Виктория Угрюмова - Все волки Канорры

Немного театральным жестом он сдернул ткань с непонятного предмета. До сего дня вельможи не сталкивались с проблемой какофонического экстаза и даже не слышали такого названия, но без труда опознали его сразу, как только увидели.

Впечатлительный Гегава покинул Тотиса, обрекающего мир на муки вечные, и перебрался поближе к гобелену «Кары нестерпимые, претерпеваемые в геенне огненной врагами короля Козимы Второго Бережливого и его потомков и свояченицей непочтительной, жестоко наказанной». Маркиз Гизонга окинул взглядом гобелен, затем предмет, продемонстрированный повелителем, и подумал, что изображения предмета на гобелене отчаянно недостает.

Подумать только, что Бог, который видит все, обязан

смотреть и на это

Жюль Ренар

— Я только что принимал министра праздного досуга и развлечений, — сообщил король.

Последовала новая серия энергичных кивков. Вельможи столкнулись с раскрасневшимся, взмокшим министром в парадном покое.

— Господа! У него много денег. Скажу больше — у него чересчур много денег. Он не успеет спустить их за оставшиеся десять дней. Это катастрофа, господа. Мне нужен толковый и отважный план действий. Можно даже — отчаянный план. Только бы он сработал.

Генерал Галармон, восстановленный во всех званиях и должностях после битвы при Липолесье, сочувственно предложил:

— Можем бросить в бой королевских гвардейцев.

Тут наш понятливый читатель вправе с непониманием перечитать последние строки и спросить, какого лешего здесь делается? Какие гвардейцы? Что все-таки стряслось?

Читатель вправе спросить, а мы вправе подробно ответить.

Дружба с героями формирует характер. Это королева Кукамуна поняла во время последнего семейного скандала, в ходе которого король Юлейн, возможно, и утратил право называться Благодушным, зато приобрел право называться Победоносным. Отсюда было рукой подать до пересмотра прав и обязанностей супругов и назначения нового главы семьи. Княгиня Анафефа впервые за долгую историю брака ее дочери с тиронгийским государем пряталась в своих покоях от разгневанного зятя, а ее сын — князь Люфгорн спешно отбыл с дипломатической миссией в Тифантию, предложив написать ему, когда «буря уляжется». Словом, слегка выбитая из колеи отважным поведением мужа и непривычной полнотой государственной казны, несомненно, в результате испытанных потрясений, королева Кукамуна проснулась наутро с твердым убеждением, что отныне она — меценат, покровительница изящных искусств, патронесса непризнанных миром художников, которые воспоют ее светлый образ и увековечат его для благодарных потомков.

Поскольку королева была женщина энергичная, она не стала откладывать дело в долгий ящик. После очередной, начавшейся за завтраком, продлившейся до обеда и плавно перетекшей на ужин сцены, король в сердцах воскликнул «Делай, что хочешь!», — и на середину осени были назначены сразу два высокохудожественных мероприятия: торжественное открытие фонтана «Мальчик с писающей собачкой» на дворцовой площади и премьера пьесы на злободневную тему «Шаловливый суслик» в Булли-Толлийском королевском театре драмы, комедии, трагедии, фокусов и акробатики.

Во избежание новых семейных конфликтов королю до последнего не сообщали, какими именно шедеврами порадует его творческая супруга, и вот сейчас потрясенный до глубины души Юлейн, удрученные вельможи и отчаявшийся Гегава изучали макет фонтана и не находили слов, чтобы описать свои первые впечатления.

—Как это называется? — спросил граф, привыкший смело смотреть в лицо государственным кризисам.

— «Мальчик с писающей собачкой».

— Настоятельно рекомендую гвардейцев, — повторил Галармон.

— Расточительно, — покачал головой маркиз, в котором снова ожил крохобор и скопидом. — Да и народ может нас не понять.

— Бросьте, — сказал граф. — Мальчик с собачкой, писающей перед входом в древний дворец Гахагунов, средоточие могущества и власти? Конечно, народ нас не только поймет и простит, но и поддержит. Вы правы в другом — гвардия у нас одна, а художников с королевой много.

То была истина истин. Даже начальник Тайной службы утратил дар речи, выяснив, сколько деятелей искусств обретается в стране без всякого присмотра. А маркиз Гизонга понял, наконец, почему в предыдущие годы не мог собрать расчетную сумму налога — в стране оказалось куда больше бездельников, чем он мог себе вообразить даже в самом страшном сне. И все они рассчитывали сейчас на королевскую щедрость, милость и любовь к прекрасному.

— Воображаю, что они понаписывали в этой пьесе. Как она называется?

— «Шаловливый суслик».

— Я представляю, как расшалился тот суслик, который ее сочинил.

— Ваше величество, вы видели текст пьесы? — внезапно заволновался главный казначей.

— Видел, увы мне и вам, увы.

— Толстый?

— Увесистый, — сказал король.

— Персонажей много?

— Какая разница?

— Огромная, ваша величество. Чем больше персонажей, тем больше исполнителей, тем выше расходы, тем недопустимее это кощунство.

— Я заглянул только в начало — там все до последней запятой кощунство и святотатство.

— Пьесы в королевском театре, — с глубоким убеждением произнес Гизонга, — пристало ставить одноактными, на одного актера, и лучше, чтобы это был поучительный монолог о бережливости и рачительном отношении к денежным средствам.

— Не в деньгах дело, — вздохнул Юлейн.

Маркиз подозрительно оглядел сюзерена. Он уже не был уверен в том, что какофонический экстаз не заразен.

— Есть идея на предмет мелкой мести, — подал голос Галармон.

— Да, генерал.

— В последний момент, буквально за полдня до начала премьеры, чтобы уже ничего не успели переиграть, отправим официальный королевский приказ переименовать спектакль из «Шаловливого суслика» в монолог «Страдания одинокого суслика», и пускай исполняют.

— Хороший выйдет пердюмонокль, — одобрил Гизонга, любивший жестокие шуточки и черный юмор.

— Коварный план, — восторженно вздохнул Фафут, который, как и Кальфон, свято верил в силу коварных планов и почитал всех, кто был способен их придумать.

Люди, не имеющие с искусством ничего общего, не должны

с ним иметь ничего общего

С. Е. Лец

Трудно поверить, но не всех в этой комнате занимали мысли о сусликовых шалостях.

— Запретить королеве патронировать искусства практически невозможно. Остается только попытаться, елико возможно, уменьшить ущерб, — снова подал голос граф.

— Разумная мысль, — согласился маркиз. — А как?

— Оставим в стороне суслика. Шаловливый или страдающий, он, строго говоря, неопасен. Премьера пройдет и забудется, что бы там ни случилось. Если она будет провальной — это частные проблемы театра и его руководства. Если, паче чаяния, спектакль удался, вообще никаких проблем — пускай идет с миром столько, сколько его станут посещать зрители. Еще ни одна пьеса не шла вечно, кроме спектакля людской жизни. А вот фонтан…