Алина Лис - Изнанка гордыни

— Так нельзя, — мой голос слаб, как у недужной. Я и чувствую себя больной. Тело горит, в голове пусто и легко, ноги не держат. — Могут войти слуги.

Он удерживает меня, не давая вырваться, прикусывает мочку уха. Жаркий шепот отзывается во мне сладострастным предвкушением.

— Я запру дверь.

— Так нельзя, — упрямо повторяю я, и сама себе не верю.

Что со мной происходит? Почему я не сопротивляюсь по-настоящему?

Еще один ласковый укус.

— Не надо, — мой голос прерывается.

Это звучит как “Да, да! Еще!”.

— Надо!

— Пожалуйста, не здесь!

Язык очерчивает ушную раковину. Чувствую щекой и ухом горячее дыхание, от него бросает, то в жар, то в холод. Так легко обмякнуть и полностью отдаться чужой власти.

Вкрадчивый шепот:

— Ты же хочешь этого.

Хочу! Меня тянет к убийце Лоренцо. Уже давно. Потому, что я — грязная, похотливая дрянь.

Ненавижу! Ненавижу его! Зачем он так со мной? Как будто я — кухонная девка, которую можно зажать в углу и облапить!

Я же знала, что так будет. Готовилась и даже ждала.

Но я не знала, что будет так трудно сказать “нет”.

Приходит спасительная мысль, и я вцепляюсь в нее, выныривая из сладкого, полного соблазна омута.

— А что потом? — спрашиваю я, пытаясь сделать вид, что мне все равно. — Ты уедешь?

— Я должен. Это дело с культистами… но я вернусь, Франческа. Обещаю.

Мне хочется рассмеяться ему в лицо. Зачем унижать меня и себя ложью? Ах, если бы он только был честен!

Он снова меня целует, и я подчиняюсь со странной смесью злости и нежности. Потом вырываюсь:

— Не здесь!

— А где?

Снимаю с пояса ключ. Я знала, что так будет. И даже подготовилась.

— Сегодня ночью. Угловая комната на третьем этаже. А теперь пусти меня.

Высвобождаюсь из объятий. Он не удерживает и не мешает открыть дверь. Сгребает сзади, когда я уже стою на пороге, когда любой может пройти по коридору и увидеть нас. Целует в висок, в ухо, спускается к шее. Каждый раз словно ставя клеймо.

Вырываюсь и сбегаю. Бегу всю дорогу до своих покоев, влетаю в комнату, падаю на кровать. Сердце колотится, как сумасшедшее, и все никак не получается отдышаться. Хочется рыдать и смеяться одновременно.

Да что со мной такое?!

— Бедная Фран, — говорю я. — Бедная, глупая Фран.

Долго лежу, в голове ни единой мысли. Вспоминаю вкус его губ, его запах.

За что мне это все?

Поднимаюсь — время спускаться к обеду. Если не появлюсь, отец начнет беспокоиться и пошлет служанку узнать, что со мной. Ловлю свое отражение в зеркале напротив — волосы встрепаны, губы припухли, глаза огромные и растерянные на бледном лице.

Что я наделала?!

Элвин

Расклад испортил побег Джованни Вимано. Или правильнее сказать “Джованни Рино”? Папаша показательно отрекся от наследничка, но меня не оставляла мысль, что все это — не более, чем спектакль, причем поставленный специально для меня. Право, я был тронут и даже подыграл участникам, как умел. Единственной искренней ноткой на этом празднике взаимного лицемерия была любовь Франчески к невзрачному и подленькому брату.

Стоило бы разозлиться на ее самоуправство, но вместо этого все время, пока плутовка стояла перед папашей Рино, изображая скромницу, я ловил себя на чувстве подозрительно похожем на восхищение.

Вот ведь сумасшедшая девчонка!

Следующей проблемой стало нежелание герцога выдавать пленников без запроса со стороны храмовых иерархов — моего предполагаемого “начальства”.

Умберто Рино можно было понять. С одной стороны, поклонение Хаосу — очень серьезное обвинение, пренебречь которым не может даже герцог. С другой, отпрыски знатных, аристократических семей — совсем не то же самое, что безродный плебс. Выдать храму по первому требованию троих пленников означало нажить среди вассалов врагов, которые не преминут ударить в спину в беде. Что совсем не грело герцога в свете его планов отделения от Разенны. Вот он и вился угрем, выдумывая проволочки. Пытался угодить и нашим, и вашим.

А я не мог настаивать. История, которую я второпях сочинил, содержала в себе столько глупостей и нелогичностей, что оставалось только поражаться слепоте папаши Рино. Что лишний раз подтверждало: чем беззастенчивее ложь, тем охотнее в нее верят. Главное — сделать лицо понаглее.

Я и так не уставал радоваться светлой мысли подделать грамоты дознавателя, что посетила меня в Цере. Но более-менее серьезной проверки не выдержали бы ни бумаги, ни сама легенда.

И ведь даже не собирался их применять! Не будь в храме Франчески, я бы просто утащил всех культистов на Изнанку и там допросил, не торопясь.

В итоге так и пришлось сделать. Только это ничего не дало, кроме чувства легкой гадливости, которое почти всегда посещало меня после необходимости прибегать к пыткам.

Самое обидное, что расколоть Уго Риччи так и не получилось. Пытать людей — отдельное искусство, и я, в отличие от моего брата Фергуса, никогда не любил это занятие. Оно неприятное, грязное и довольно шумное.

Уверен, настоящий храмовый дознаватель сумел бы выбить из культиста все, что тот знал. Я же самым позорным образом проморгал начало болевого шока. Оставалось только материться.

Стоило всерьез отвлечься на поиски культистов, как крепость по имени Франческа пала почти без усилий с моей стороны. Скучно. Не раз замечал, что путь к цели доставляет гораздо больше удовольствия, чем ее достижение. Достижение влечет за собой разочарование и хандру, в то время как движение придает происходящему пусть искусственный и высосанный из пальца, но все-таки смысл.

Порадовало, что я все же оказался прав — пассивность сеньориты была обманкой. Плодом слишком хорошего воспитания и религиозных проповедей. Вулкан чувственности, что прятался под тонкой корочкой льда, обещал незабываемую ночь. Так что я собирался сполна насладиться плодами незаслуженной победы и, как только в замке погасили огни, направился в женское крыло. Удача благоволила — я незамеченным пересек коридор и достиг входа в покои. Дверь открылась бесшумно.

Немного удивила царившая в комнате темнота. Если я хоть немного разбираюсь в таких делах, девица должна была метаться по комнате в беспокойстве от предвкушения и страха. Раскрыв ладонь, я запалил на ней крохотный огонек. Светлее почти не стало.

Комната пахла лавандой. Огромная кровать в глубине белела льняными простынями. Под бесформенным одеялом угадывался женский силуэт.

— Франческа!

Девушка не повернулась.

Я подошел, опустился на край кровати. Франческа спала на боку, спиной ко мне, завернувшись в одеяло, из-под которого виднелись только волосы, уложенные в косы.

Гриски меня дернули добавить романтики моменту. Вместо того, чтобы просто потрясти девицу за плечо, я наклонился и поцеловал ее. Вполне целомудренно — в щеку.