Алина Лис - Изнанка гордыни

Я старался избегать встреч с Франческой. Она будила слишком противоречивые чувства. Мне то хотелось убить ее, то прилюдно унизить, а то запереться с ней в комнате, сорвать одежду, швырнуть на живот, заломив руку, и взять силой, не обращая внимания на слезы и мольбы.

Или напротив — медленно раздеть, целуя. И любить долго и нежно.

Она сама пришла, когда я сидел в библиотеке, просматривая переписку Джованни с университетскими друзьями.

— Отец получил ответ эрцканцлера, — выпалила девушка.

Кажется, это были ее первые слова, обращенные ко мне со времени того памятного разговора после завтрака. И, разумеется, ни “Здравствуйте”, ни “Извините, что помешала”.

— Дайте-ка угадаю. Братец всячески извиняется, расшаркивается и заверяет в симпатии. Но войска не пришлет

Франческа кивнула. Выглядела она неважно. Лицо бледное, под глазами круги.

— Не удивлен. Северная кампания сделала из Мартина ярого приверженца идей созидания. Ундландцы — крепкие ребята и умеют дать сдачи, так что орел еще не скоро вылетит на охоту.

— А вы… вы можете нам помочь?

— О, ценю вашу веру в мой гений. Вы действительно считаете, что я способен разделаться с тридцатитысячной армией?

— Вы могли бы написать брату!

— Это герцог велел прийти ко мне с просьбой? — уточнил я. И, судя по тому, как она скисла, попал в точку. — Похоже, ему так и не доложили о вашем умении тонко пошутить.

Она хотела что-то сказать, но я продолжил.

— Отвечу вам то же, что сказал вашему отцу неделю назад. Я мог бы написать Мартину, но не стану.

— Потому, что еще злитесь?

— Нет, потому, что это будет бесполезно. Брат всегда ставил интересы дела выше всяких родственных соплей. Прайдену невыгодна война с Разенной. Не сейчас, когда прошло меньше полугода после подписания мирного договора с Ундландом.

Франческа совсем поникла.

— Как вы думаете, что с нами будет?

— С вами? — уточнил я. — Могу предположить. Я бы на месте императора казнил вашего отца и брата, а вас выдал замуж за преданного вассала. И даровал ему герцогский титул. Так что не волнуйтесь, смерть вам не грозит. Может обесчестят пару раз, если сильно не повезет.

Девчонка сглотнула, посмотрела на меня расширенными зрачками.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Жизнь жестока. И редко соответствует ожиданиям. С вашего позволения, я вернусь к работе? Бумаги сами себя не прочитают.

Она еще помялась, словно хотела что-то сказать, но так и не решилась. Ушла.

Я отложил письма и мрачно сгорбился, подперев голову руками.

Надо уезжать. Черная с детским желанием реванша. Девчонка переиграла меня, а я повелся и показал себя полным ослом. Бессмысленно теперь пытаться что-то доказать.

Щелчки по самолюбию — отличное лекарство от излишней самонадеянности. Горькое, но полезное.

Надо бы радоваться, что все складывается так удачно. Война похоронит глупую историю. Рино и сероглазая любительница дурных шуток обречены. Пусть молодой император возьмет то, что полагается ему по праву рождения. Герцог сам виноват, что играл и заигрался.

А меня ждет столица Дал Риады и охота на Орден. Я — Страж, что мне человеческие беды и заботы?

— Ваше великолепие, я на пару слов.

— Да, сеньор Эйстер, — герцог поднял голову. Вид у него был заспанный, не иначе так и дремал, сидя в кресле.

Он здорово осунулся, а под глазами набрякли тяжелые мешки.

— Мне показалось, что вам немного досаждает эта толпа народа за крепостной стеной.

Герцог поморщился. Не секрет, что его раздражает моя привычка иронизировать по любому поводу.

— Чего вы хотели?

— Что скажете, если я помогу вам избавиться от нее? Не бесплатно, конечно. Все на свете имеет свою цену.

Умберто посверлил меня неприятным взглядом, но включился в игру:

— И какую оплату вы ждете?

— Вы отдадите мне Франческу.

Он моргнул:

— В жены? Да, конечно…

— Погодите, разве я сказал “в жены”? Нет-нет, никаких свадеб, определенно, я слишком молод для брака. Вы просто отдадите мне ее. Я хочу владеть ею безраздельно.

Думал, он ударит меня, но герцог сдержался:

— Объяснитесь, что значит “отдать”? Она не крестьянка и не рабыня для постельных утех с востока.

— Ровно то, что я сказал. Вы полностью и прилюдно отречетесь от любых прав опекуна и отца и передадите мне всю власть над ее судьбой. Так, будто у вас никогда не было дочери. И да — хочу сразу предупредить, я увезу ее на север. Девочке пора посмотреть мир.

— Если это шутка, она граничит с оскорблением.

— Никаких шуток, ваше великолепие. Я берусь до завтрашнего утра избавить вас от армии Фреццо и за это прошу вашу дочь. Ах да, оплата, разумеется, только после того, как я выполню свою часть сделки. Если мне это не удастся, вы ничего не должны. Можете даже покарать меня за дерзость, предложение и впрямь несколько вызывающее. Отчаянные времена, отчаянные меры.

В этот раз он молчал очень долго. Гриск знает, о чем думал. Вряд ли поверил, скорее, просто был в полном отчаянии.

Умберто Рино оперся крупными, сильными ладонями о стол и поднялся, словно поднимал небо на плечах, подобно легендарным атлантам.

— Хорошо, сеньор Эйстер. Если вы сделаете это, вы получите Франческу.

Под утро я поднялся на ближайшую к воротам башню. Часовой отсалютовал мне мечом. Его лицо показалось знакомым, должно быть нам приходилось стоять рядом на стене, отражая атаку.

— Что там?

— Все спокойно, сеньор. Похоже, штурма в ближайшие часы не будет.

— Отлично! — я подошел к краю, разминая руки. То, что я собирался сделать, пугало даже меня. Однако где-то внутри жила твердая уверенность, что задача по силам.

По-своему изумительное чувство, когда готовишься совершить чудовищную глупость и знаешь, что это именно глупость, но останавливаться нет никакого желания.

В некотором роде это можно назвать высшим проявлением свободы. Я собирался сделать это потому, что мог. И потому, что был готов ответить за любые последствия.

По пальцам словно пробегали короткие электрические разряды, жар поднимался изнутри и расходился по телу. В токе крови бурлила магия, я ощущал ее тяжелую, тягучую сладость каждой клеткой тела.

Я убрал маскировку — для того, что задумано, потребуются все силы. Тень у ног отозвалась беззвучным ворчанием. Еле различимая, чернильно-черная в предрассветной серости.

Нечеловеческая.

В сумерках рдели огни вражеского лагеря, ветер доносил лошадиное ржание. В воздухе стоял дымный запах костров и увядших трав. Рассвет — рубеж, осень — рубеж, а я — Страж. Мы сильны там, где проходят границы. Мы сами — воплощенная граница.

Я снова размял пальцы, как музыкант, готовящийся сыграть на арфе. В последнюю минуту вспомнил о часовом и бросил ему через плечо: