Джеймс Брэнч Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

Так что орел уселся на скалу и на пробу произнес:

— Можно быть чересчур гордым, чтоб драться. — Он с отвращением покачал головой и попытался еще раз: — Единственный прочный мир — мир без победы, — но это, похоже, его также не удовлетворило; затем он выкрикнул: — У всех, кто противостоит мне, ничтожные мозги, — а потом: — Если все не сделают именно то, что я приказал, сердце мира разобьется. — И множество другой ерунды он повторял и снова качал головой, ибо ни одна из этих аксиом не доставляла орлу радости.

Так что озабоченный поисками высказывания, достаточно звучного и бессмысленного, но пригодного для выкрикивания в качестве великого морального принципа, орел совершенно забыл о графе Мануэле. Но аист не забыл, поскольку в глазах аиста его жизнь была ценна.

Остальные птицы произносили различные мысли вроде приведенных выше, и все они, как сказал Мануэль, обладали признанными чарами. Громадный желтоволосый юноша не стал спорить: он редко спорил о чем бы то ни было. Прищурив свой любопытный левый глаз, он признался Алианоре, что удивляется, правда ли подобные тщедушные, ограниченные источники в самом деле являются вершинами мудрости, не считая религии и публичных выступлений. Затем он спросил, какая птица самая мудрая, и ему сказали, что это Жар—Птица.

Мануэль попросил Алианору позвать Жар—Птицу, которая слыла самой старой и ученой из всех живущих тварей, хотя она, конечно, не научилась ничему, кроме того, как держаться. Появилась Жар—Птица и устало крикнула:

— Птиц красят перья.

Ее было слышно издалека, и у Жар—Птицы имелись все основания тешить себя этой аксиомой, ибо ее оперение было сверкающе–пурпурным, за исключением золотистых перьев на шее и голубого хвоста с более длинными перьями красного цвета. У нее были витиеватые сережки и хохолок, а на вид она казалась чуть крупнее орла. Жар—Птица принесла с собой гнездо из кассии и веточек ладана, положила его на покрытые лишайником камни и, сев в него, начала беседовать с Мануэлем.

Легкомысленный вопрос относительно глиняных фигур, поднятый Мануэлем, Жар—Птица посчитала обычной человеческой глупостью. И мудрое существо было вынуждено указать, что ни одна благоразумная птица никогда не мечтала о создании изваяний.

— Но, сударыня, — сказал Мануэль, — мне не хочется обременять этот мир еще какими–то безжизненными изваяниями. Вместо этого мне хочется создать для этого мира одушевленную фигуру, почти так же, как однажды сделал Бог…

— Полно, не нужно пытаться возложить на Яхве чересчур большую ответственность, — с терпимостью возразила Жар—Птица, — ибо Яхве создал только одного человека и больше этим не занимался. Я отчетливо помню создание первого человека, ибо была сотворена в предыдущее утро с предписанием летать над землей под небесным сводом, поэтому–то я все видела. Да, Яхве действительно сотворил первого человека на шестой день. И я не собираюсь давать этому оценку, хотя, конечно же, после непрерывной работы в течение почти целой недели, создав такое множество по–настоящему важных вещей и существ, ни одного художника–творца нельзя винить за то, что на шестой день он был не в самой лучшей форме.

— А вы, сударыня, случаем не заметили, — спрашивает с надеждой Мануэль, — каким способом был одушевлен Адам?

— Нет, когда я впервые его увидела, он сушился на солнце, а у его ног, играя на флажолете, сидел Гавриил. И, естественно, я не обратила особого внимания на подобную глупость.

— Ну и ну. Я не утверждаю, что создание людей — высшая форма искусства, но тем не менее на меня наложен гейс создать великолепного и восхитительного молодого человека.

— Но зачем вам тратить на это свой небольшой запас жизненных сил? Для какого долговременного использования можно применить человеческое существо, даже если создание будет добродетельным и приятным на вид? Ах, Мануэль, видели бы вы, как они уходят толпами со всеми своими войнами, реформами и великими идеалами, оставляя позади одни кости.

— Да–да, для вас, бывшей уже далеко не девочкой, когда строилась Ниневия, это должно казаться странным. А я не знаю, почему мать пожелала, чтобы я создал великолепного и восхитительного молодого человека. Но гейс наложен.

Жар—Птица вздохнула.

— Несомненно, женские капризы нелегко объяснить. Но у вас, людей, есть некий способ создавать совершенно новых мужчин и женщин всех разновидностей. Я в этом уверена, ибо иначе человечество угасло бы давным–давно при той скорости, с которой вы убиваете друг друга. Впрочем, я допускаю, что люди прибегают к методу Яхве и создают новые человеческие существа из земли, ибо, если вдуматься, то маленькие, недавно законченные человечки как будто бы сделаны из красной глины.

— Бесспорно, что младенцы выглядят примерно так, — согласился Мануэль. — Значит, по крайней мере, вы думаете, что я работаю с соответствующим материалом?

— Похоже на правду, поскольку уверена, что ваши люди недостаточно разумны, чтобы класть яйца, да такой беспомощный вид, конечно, и не высидел бы яиц. В любом случае люди, без сомнения, нашли какой–то способ, и вы могли бы разузнать про него у самого глупого из людей.

Кто же тогда самый глупый из людей?

Вероятно, король Албании Гельмас, ибо давным–давно я предрекла, что он станет мудрейшим из людей, если достанет одно из моих сверкающих белых перьев, и я слышала, он это сделал.

— Сударыня, — с сомнением сказал Мануэль, — должен доложить вам по секрету, что перо, имеющееся у короля Гельмаса, не ваше, а выдернуто из крыла обычного гуся.

— Какая разница? — спросила Жар—Птица. — Я никогда не думала, конечно же, что он действительно найдет одно из моих сверкающих белых перьев, потому что у меня все перья красные, золотистые или пурпурные.

— Но откуда взялась магия в гусином пере?

— Магия заключается в том, что, обладая этим пером, король Гельмас приобрел веру в себя и прекратил сомневаться в самом себе.

— Разве сомневаться в самом себе не высочайшая мудрость?

— О нет! О Боже мой, нет! Я просто сказала, что это высочайшее, на что способен человек.

— Но ведь мудрецы и философы, сударыня, имевшие в древности громкую славу, создали крылатые выражения для вас, птиц! Что же, разве царь Соломон, к примеру, не поднялся выше этого?

— Да–да, разумеется! — сказала Жар—Птица, опять вздохнув. — Это была печальная ошибка. Беднягу наделили, просто в качестве эксперимента, значительной мудростью. И она заставила его понять, что человек достигает настоящей удовлетворенности только тогда, когда пьян или занят делами, которые не очень прилично описывать. Так, Сулейман–бен–Дауд отдал остаток своего времени буйной жизни и совместному обучению лиц обоего пола. Это было логично, но привело к созданию дорогостоящего сераля и к весьма неподобающему внешнему виду и, в сущности, подорвало его здоровье. Да, вот что получается, когда одного из вас наделяют настоящей мудростью, просто в качестве эксперимента, чтобы посмотреть, что произойдет. Поэтому эксперимент, конечно же, никогда не повторяли. Но из ныне живущих, смею утверждать, вы найдете короля Гельмаса ощутимо освободившимся от тысячи общих заблуждений по причине заблуждения относительно самого себя.