Руслан Шабельник - Песнь шаира или хроники Ахдада

Абд-ас-Самад пил. И хоть Аллах всевидящий и всезнающий и запретил потреблять правоверным напитки, дурманящие ум, а Абд-ас-Самад считал себя ревностным мусульманином, он все равно пил. Ибо - и Аллах свидетель - бывают в жизни моменты, когда не пить просто нельзя.

Слепой Манаф уже несколько раз призывал правоверных к молитвам. Сначала к предрассветному фаджру, потом к полуденному зухру, потом к асру, Абд-ас-Самад, которого внимательные слушатели должны помнить, как магрибинца, ждал. В условленном месте ждал Камакима-вора. С добычей. Перстнем. И каждый раз он исправно справлял намаз, моля Аллаха об удаче. Не себе - Камакиму. О-о-о, ожидание. Что может быть тягучее и мучительнее ожидания. Когда день кажется вечностью, и пекучее солнце с живостью разомлевшего варана ползет по небу.

Полоненная страстью душа изнывает от мук.

Так доколе же будешь вдали ты держаться, доколе?

Я совсем не виновна, зачем отвращаешь свой лик? -

Вспомни, даже газель, оглянувшись, уносится в поле.

Отдаленье, разлука и эта безмерная даль -

Как снести это все? Как, скажи, не погибнуть от боли?***

И хотя стих касался ожидания любимого, Абд-ас-Самад чувствовал себя не лучше, если не хуже. Что такое любовь? Сегодня ты любишь одну, завтра грезишь о другой, а через год не вспомнишь имен их обоих. А вот ожидание обладания вещью. Ценной вещью, особенно для тех, кто знает истинную ее ценность, о-о-о, оно мучительнее влюбленности, тяжелее ноши перегруженного, больнее слез невинно обвиненного.

- Слушай, а ты меня уважаешь? И я тебя уважаю.

Собеседники, или сокувшинники Абд-ас-Самада куда-то делись. Остался только один. Но зато какой - внимательно слушал Абд-ас-Самада и кивал.

- Слушай, мы с тобой уважаемые люди!

От зухра к асру, от асра к магрибу уходила в песок обреченности вода надежды Абд-ас-Самада

Если к фаджру он был уверен, что вор вернется, к зухру почти знал, к асру надеялся на успех предприятия, то уже начиная с магриба, надежда таяла быстрее льда на солнце. И так ли уж важно - поймали Камакима-вора, или он просто решил нарушить клятву, главное Абд-ас-Самад не получал желаемое. А что может быть мучительнее, чем почти схватить удачу за хвост, обонять ее запах, ощущать дыхание и упустить, сжимая жалкие несколько волосков меха. Да и то - линялых.

- По последней! - подал голос собутыльник.

Ни кривая рожа со шрамом, ни отсутствие руки не смущали Абд-ас-Самада.

- Т-ты х-хороший ч-человек! - не без труда родил он.

- Я тебе поднесу чашу, друг мой!

Абд-ас-Самад так и не дождался Камакима, да и не важно, когда вокруг столько хороший людей. Не дождавшись, пришел в припортовый квартал, где единственно подавали крепкие напитки.

- Т-ты м-меня?..

Да, привычка к питию многое значит. Но это ничего, научится, у него впереди много времени. Река времени, море времени, океан...

- Пей! - глиняная чаша ткнулась в губы.

- З-за т-тебя!

Абд-ас-Самад выпил, а после... да, привычка к питию многое значит.

46.

Продолжение рассказа пятого узника

Как я уже говорил, колдунья спустилась к черному и произнесла такие стихи:

Доколе будешь ты дичиться, сторониться,

Достаточно того, что страстью я спален.

Из-за тебя одной разлука наша длиться.

Зачем? Завистник мой давно уж исцелен!**

Затем она опять заплакала и сказала:

- Господин мой, поговори со мной, скажи мне что-нибудь!

И мой отец (а как вы помните, на месте черного был он) понизил голос и заговорил заплетающимся языком на наречии чёрных и сказал:

- Ах, ах, нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!

И когда женщина услыхала его слова, она вскрикнула от радости и потеряла сознание, а потом очнулась и сказала:

- О господин мой, это правда?

А отец ослабил голос и отвечал:

- О проклятая, разве ты заслуживаешь, чтобы с тобой кто-нибудь говорил и разговаривал?

- А почему же нет? - спросила женщина.

- А потому, что ты весь день терзаешь своего мужа, а он зовёт на помощь и не даст мне спать от вечера до утра, проклиная тебя и меня, - сказал отец. - Он меня обеспокоил и повредил мне, и если бы не это, я бы, наверное, поправился. Вот что мешало мне тебе ответить.

- С твоего разрешения я освобожу его от того, что с ним, - сказала женщина.

И отец отвечал ей:

- Освободи и дай нам отдых.

И она сказала:

- Слушаю и повинуюсь! - и, выйдя из-под купола во дворец, взяла кувшин (а мой отец следил за ней), потерла его и проговорила что-то, и в тот же миг появился перед нею джин с красной кожей и рогами как у оленя, и колдунья ему сказала:

- Приказываю тебе этим кувшином и печатью, что связывает тебя, сделай так, чтобы муж мой, ставший таким по моему желанию и ухищрению, изменил этот образ на свой прежний.

Мой отец кинулся к юноше и увидел, что тот встряхнулся и встал на ноги.

И он обрадовался своему освобождению и воскликнул:

- Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад - посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует!

А колдунья вошла в покои (а мой отец к тому времени вернулся на прежнее место) и сказала:

- Выходи и не возвращайся сюда, иначе я тебя убью! - и закричала на мужа.

И юноша вышел.

А колдунья вернулась к куполу, сошла вниз и сказала:

- О господин мой, выйди ко мне, чтобы я видела твой прекрасный образ.

И отец сказал ей слабым голосом:

- Что ты сделала? Ты избавила меня от ветки, но не избавила от корня!

- О мой господин, о мой любимый, - спросила она, - а что же есть корень?

И отец воскликнул:

- Горе тебе, проклятая! Что я тебе должен все объяснять, подай мне кувшин с джином и скажи слова, которые ты говорила, я сам все сделаю! Иди же и принеси его скорей мне!

47.

Продолжение рассказа третьего узника

Таким образом я, со своей женой Ситт Шамсой прожили у шейха Насра еще три месяца, проводя время в еде, питьё, играх и великом веселье. А потом, через три месяца, я спал и увидел свою мать, которая печалилась обо мне, и кости её стали тонки, и тело её исхудало, и цвет её лица пожелтел, и состояние её изменилось, а я был в хорошем состоянии. И когда моя мать увидела меня в таком состоянии, она сказала: "О дитя моё, о Хасан, как ты живёшь на свете, благоденствуя, и забыл меня? Посмотри, каково мне после тебя: я тебя не забываю, и язык мой не перестанет поминать тебя, пока я не умру. Я сделала тебе у себя в доме могилу, чтобы никогда не забыть тебя. Посмотреть бы, доживу ли я, о дитя моё, до того, что увижу тебя со мною, и мы снова будем вместе, как были".

И я пробудился от сна, плача и рыдая, и слезы текли по моим щекам, как дождь, и стал я грустным и печальным, и слезы не высыхали, и сон не шёл ко мне, и я не находил покоя, и не осталось у меня терпения. А когда наступило утро, вошел ко мне шейх Наср и пожелал доброго утра и стал со мной разговаривать по своему обычаю, но я не обращал на него внимания. И он спросил жену, что со мной, и она ответила: