Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ

Нет в самоубийстве даже грани, тени, а я люблю тени, возможно, поэтому не полюбил в дальнейшем самоубийство.

Недавно забежал в заводскую столовую; меня по старой памяти накормили, кушал капусту с солью, капусту в супе, капусту с картошкой и любовался кухаркой – ловко она ворочала чугуны, поддевала ухватом горшки, бросала в жерло печки ясеневые дрова.

Если бы – осиновые, я бы укорил кухарку: зачем переводит осину на огонь; если нашествие вампиров, а у нас осиновые колы закончатся…

Более чем красавица – длинные снежные волосы ниже попы, синие омутные очи, маленькие розовые уши белой мышки, впечатляющая грудь – серебро под кожей.

Я кушал капусту, чувствовал, что кишечник наполняется газами, как сегодня, и очень опасался за самопроизвольное испускание злого духа в панталоны – так девушка на первом свидании боится чихнуть в батистовый платочек.

На реактивной капустной тяге подбежал к кухарке и выпалил, будто меня двенадцать часов горящим факелом пытают в подземелье Московского Кремля:

«Я – великий художник, хотя и не кричу о своём гении на каждом углу.

Вам же нет необходимости кричать, ваша красота кричит за вас, госпожа кухарка.

Да-да! Вы не ослышались, что я назвал вас госпожой – премилая госпожа сердца моего, и лет вам, наверное – двадцать, как Мальвине в опере Рагозина».

«Девятнадцать!» – отвечает коротко, но без робости, без волнения, а рассматривает меня, взвешивает на вечных женских весах.

«Очаровательно! Восхитительно, потому что не возникнет между нами недомолвок и непонимания, опасности и предубеждений, что я снасильничаю над вашей молодой плотью с запахом лука.

Мне сорок девять, и это, поверьте, не предел в спорте!

Не соблаговолите ли позировать мне в воскресенье в лесу, обнаженная, за десять Косморублей?

Деньги – невеликие, но на пиво и сигареты хватит, а что ещё нужно молодому организму цветущей будущей матери с рубиновыми щеками.

Художественным зрением вижу через ваш белый халат тени под грудями; в тенях сила рисунка, тени – основа гениальности; без тени не возникла бы жизнь во Вселенной».

Согласилась, пришла в лес, разделась безропотно; мне показалось, что даже с охотой, но всячески подавляла в себе восторг – так спартанцы подавляли восстание рабов.

Белая, красивая, сдобная присела на пенёк, как я ей указал, даже не подложила под безупречные ягодицы – без единого прыща – или я не заметил прыщ из-за близорукости слепой курицы.

Удивительные тени легли под пышными грудями; и я, чтобы тени не ушли, не затушевались письменами древних греков, с кистью в руке начал процесс художественного осмысления действительности.

Натурщица молчала, но затем, минут через пять, потому что – женского пола, заговорила; порадовала меня серебром голосочка.

«В смятении душа и тело мои!

Мир перевернулся, словно я вышла из Космолёта без скафандра.

Галактические обезьяны без скафандров путешествуют, но я же не обезьяна, и волос нет на теле, оттого замерзну в вакууме в тени.

В день своего рождения на двенадцать лет я разделась донага перед зеркалом, открыла в компьютере страничку по сравнительной биологии и сравнивала своё тело с эталонами красоты; даже на киот с лампадкой не взглянула, потому что — увлечена.

Без сомнения – красавица, блистательная, с выразительными формами и гармонией души и тела, словно меня долго рисовали в родильном отделении.

Но, несмотря на молодость и мечты о Принце на белом коне, я понимала – половая тряпка, грязный фартук, красные резиновые рукавицы сантехника – мой удел, оттого, что неблагородная далеко от завода не падает.

«Отчего я не стрекоза, почему не летаю? – я спрашивала друга детства – плющевого мишку с глазами-пуговицами (основные глаза я ему выдрала по недоразумению). – Артистки красивы, продажные, много денег получают за свои глазки; а у меня глазища – омуты, но истерические, оттого, что без веры в светлое будущее – так обезьяна не верит в натуральный банан, а подозревает, что он из воска».

К семнадцати годам я смирилась, что нищенка; даже находила удовольствие в своей бедности; бедные налогов не платят, по сторонам не смотрят; где захотел по нужде, там и присел – никто не укорит, не осудит, в полицию не отведет, потому что не нужна в полиции бедная.

Встречалась с парнями, с мужчинами, с бабушками, с дедушками – все одинаковые, как булыжники в каменоломне.

Булыжники хорошо изучила, потому, что с камнетесами тесно общалась, даже постель себе соорудила из гранита.

Устроилась кухаркой – не жалуюсь на еду, на деньги, но в личной жизни – сковорода с горящим маслом.

Испортили вы мой дух, мужчины в возрасте и старички с убеждениями, что почтальон — посланник смерти; и у почтальона в левой глазнице торчит стрела Амура.

По велению сердца девушки обязаны любить сверстников, вскрывать себе вены из-за парней, но в природе – противоположное, словно нам в башмаки насыпали толченого стекла.

Программа общения с любимым парнем – бессмысленная долбежка, дешевое пиво, бормотуха, сигаретки и однообразные шутки из интернета, словно каждому парню в мозжечок вставили пластинку с анекдотами.

Вы же, люди в возрасте, правильно знаете, что не возникнет любовь между молодой и старым, как не разгорится костер под водой; поэтому копите деньги – месяц, два, а затем только к девушке подкатываете, с обхождением, с вежливостью с угождением, и читаю в ваших глазах уважение, интерес, а не желание просто подолбиться, а затем рассказать товарищам о победе над бесплатной одногодкой.

Вы денежку предложите, угостите дорогим фиолетовым крепким, предложите контрабандную сигаретку, проведете в опочивальню на атласные красные простыни; и любовь с вами не обременительна для девичьего лона, нежная – старый конь глубоко не вспашет и борозды не испортит.

На прощание подарите безделушку, или даже – колечко из драгоценного металла – дома у меня коллекция колец от старых пердунов.

Деньги – не главное, как не важна для реки Новаяамазонка вода из колодца.

После вашего рисования пойду, одухотворенная, чуть задумчивая, но млечная, путёвая.

Во дворе – парни, знакомые с детства, даже голоса у них – притерлись, как коврики.

«Нинка! Прошвырнёмся!» – Колян или Гонзо подбежит, подластится, уверенный в силе своих чёрных кудрей.

Красивые ребята, молодые, но толку мне от их молодости и красоты меньше, чем от рваной надувной подушки.

В автобусе за меня не платят; пролезут под турникетом, ржут, а я – либо, как дурочка тоже под турникетом на радость бабкам и негуманоидам, или за билет заплачу, при этом меня ребята ещё и осмеют за напрасную растрату денег, словно я у них кость из ноги вытащила.