Антон Кильдяшев - Дворяне и ведьмы (СИ)

- Беги к стенам клетки. - Посоветовал Король Королей. - Только в их тени осталось укрытие.

И она полезла по скользкой стене вверх. За ночь изменилось буквально всё: откуда-то явилась яма, куда утянуло дома и город, а забор, казалось, ощетинился ещё большим количеством щитов и досок и солдат за ними и вырос вверх. Но Тоналнан не задавала вопросов. Она слишком устала, чтобы искать ответы на такую ерунду.

На груди её покоился Гигардал и молчал. "Почему он не мог заткнуться всего чуть пораньше?", - вопрошала рабыня, и поднималась вверх, вся перепачканная в липкой грязи. Что в этом такого? Она так много просит?

"Зачем я его несу с собой?" Тоналнан вдруг остановилась на полпути. Оглядывая израненные руки, корягу, что они ухватили в скользкой земле, чтобы помочь подняться выше, она задала себе этот вопрос вновь. Голова лежала у неё на груди и рукой цеплялась за шею. Мелкие кровавые глазки выглядывали из-под обгрызенных пальцев. Это гнилое чудовище показалось рабыне невероятно мерзким.

Она оторвала его от себя и сбросила вниз в порыве гнева. Далеко внизу - что оказалось всего в двух шагах от неё - влажно в грязь шлёпнулся Король Королей. Стало неожиданно легко, словно что-то поднимало Тоналнан в воздух. Она уже привыкла, что Гигардал невыносимым грузом висел у неё на груди.

- Ты моя, краденая пища. - Сказал голос. - Теперь точно.

Тоналнан не поняла. Или же наоборот, почуяла сердцем. Почему-то ей на секунду показалось, что не осталось преград между ней и Рогатым Жнецом. Как город, что стал Мехралом, она сама становилась для Гигардала плотью. "Краденая пища". Как человек, что предпочитал приготовленную на огне еду сырой это существо поедало лишь тех, что его понимали.

"Ведь нельзя же мне съесть камень и утолить голод - я не состою из камня", - мелькнула догадка. Гигардал словно медленно жарил рабыню на костре и готовил для себя ужин. Даже больше - Рогатый Жнец уже запустил в неё зубы. Оставалось понять самую малость, чтобы стать с ним одинаковыми.

"Что не горит, то свято". Гигардал говорил это и смеялся. Он намекнул ей, что знает, и она испугалась, что Рогатый Жнец заглянул так далеко. Ведь ей действительно пришлось бы гореть ярко и сильно за все её грехи.

"Чтобы причинять боль". И это он знал. "Краденая пища", - говорил он часто, но на самом деле понимал и суть. Тоноак из-за сестры терпел многое, а она не замечала. Думала, что страдания его не сильны - ведь пока Тоналнан сама не испытала горя, она даже отдалённо не могла оценить, что пережил брат. Старое престарое колдовство, которое накладывали на близнецов чтобы пернатый змей продолжал кусать свой хвост. Больно всегда было брату, а она высасывала из него всё хорошее.

Всего несколько дней назад она ещё пыталась помогать всем. Такова была её вера, и ей рабыня следовала без всяких вопросов. Лишь когда пропал брат, когда не было того, из кого сосать удачу Тоналнан поняла, насколько же ужасным человеком была она. Ей ничего не стоило верить, когда всё зло доставалось Тоноаку. "Лицемерная дура", - говорила она про себя.

"Раб всегда найдёт повод". И действительно она находила. Рабыня не могла знать этого наверняка, а потому тряслась за своё существование. По глупости думала, что лучше, сильнее мучителей, всех и каждого из них, а оказалось, что те ей лишь играли. Гигардал ей это показал прямо сейчас. Всё один к одному. Погрязнув в своём лицемерном искуплении грехов перед братом, которых она даже не чувствовала, Тоналнан оказалась слепой.

Свобода была уловкой, иллюзией, чтобы Тоналнан забылась. Грех не давал ей уйти - её вера заставляла быть покорной мучителям, помогать им без злобы в сердце. Это - истинная свобода, вот только Гигардал её подменил. Ему и нужно было, чтобы рабыня была покорной, чтобы войти внутрь и съесть её.

Или же наоборот свобода истинна, и рабыня может отбросить оковы в любой момент. Нужно только отрешиться от мира сего и отдаться во власть врагам и неприятелям. Пусть пируют - что ей до них? У неё своя правда.

- Ты - моя. - Говорила голова. - Теперь уж точно.

Тоналнан не сразу поняла. А когда сделала это, ужаснулась. Чтобы он её мог съесть, рабыня должна была быть одинаковой с ним. Она забыла, что не только лишь ей доступно меняться - он затуманил ей разум, обманул. И Гигардал понял её, пока она смотрела не туда. Если Тоналнан не стала подобной ему, то он стал подобен ей.

Тоналнан заслуживала быть съеденной. Потому, собравшись, решила не держать зла на чудовище. Какой смысл плодить грехи? Вину нужно искупать, а не делать лишь больше.

***

На стене было прохладно. Не по погоде ледяной ветер продувал насквозь, и выходившие дежурить на стене солдаты натягивали на себя несколько слоёв одежды чтобы не замёрзнуть. Касьян стучал зубами и угрюмо проклинал сегодняшний день, сослуживцев и особенно тех добровольцев, что царь оставил наблюдать за этим городом. Столь сильна была их вера, что никакие слова до них не доходили. Тёмными вечерами он точил меч в предвкушении, что отрежет Пятаку - этой мрази - ухо.

Впрочем, солдат уже перестал мечтать об этом. Глядя на город он прекрасно понимал, что болезнь слопает всех их гораздо быстрее, чем сбудется мечта о мести. Касьян в какой-то мере даже хотел такого исхода - такая смерть была бы гораздо, гораздо мучительнее, чем от вспоротого живота. Даже плотоедь, на которую он вдоволь насмотрелся в своей деревне, не была столь жестока, как эта дрянь.

Напарник отлучился в кусты и оставил Касьяна одного. Никто уже не пытался сбежать из обречённого города. Давно пора было отменить всякие патрули - все вымерли там, внизу, и только болезнь обитала меж домов. Да ещё туда дул страшный ветер. Солдат запрыгал, чтобы разогреть закоченевшие ноги.

"Какой-то колдун царю помог", - рассказывал Фил, напарник, с которым он ходил по стене. Такой же солдат, как и сам Касьян, хотя ему и повезло гораздо больше. - "Не бывает таких неба и ветра". Действительно, никогда раньше деревенщина, каким он был, не видел, чтобы облака не двигались и кругом стояли на небе, хотя и дул сильнейший ветер.

Фил был убеждён, что маг хотел помочь сдержать болезнь внутри городских стен. Морозом и ветром он не дал ей перекинуться на всё царство. Касьян считал иначе: такой лютый холод был частью проклятья. "Пятака бы сюда", - мечтал он, а Фил поддакивал. Только на стене вдали от остальных они могли говорить то, что думали.

Их было примерно поровну - добровольцев и тех, кому царь приказал остаться. Сначала они прошли через войну с рыцарями, чудом пережили Рогатых Жнецов - а теперь обязаны были умереть здесь на стене, бесславно и бессмысленно. "За что мне это?", - вопрошал Касьян и не получал ответа. А потом перестал. Жизнь несправедлива - вот и всё, что нужно было ему знать.