Роман Суржиков - Стрела, монета, искра

— Хороший был денек, мой лорд!

Эрвин склонен был соглашаться: ведь они находились в дальней точке пути. Возвращение домой предстояло уже так скоро!

А вот Колемон, напротив, был угрюм и с каждым днем, проведенным на Реке, мрачнел все сильнее. Он вел длительные беседы, смысл которых был прост: не стоит здесь оставаться, не к добру это. Река представляла собою край разведанных спотовцами земель. По ту ее сторону, если верить Колемону, лежали места проклятые и гиблые.

Начать хотя бы с того, что ночами за Рекою что-то мерцает в небе, будто зарево от пожара, а днями стук и клекот доносятся. Никто из воинов отряда, впрочем, не видал зарева и не слышал стука, но это ничуть не смутило Колемона:

— Все охотники, кто выходил к Реке, видели бесовский огонь. А что сейчас не видать — так это он притаился, заманивает…

Потом, живут за Рекой ходячие деревья. Их немного, и бродят они по ночам, но все же страшно: ляжешь спать, а дуб на тебя корнем наступит — мокрое место останется.

Бывают и твари невиданные. Есть за Рекою место, где живность свою суть меняет. К примеру, смотришь — кабан. Бьешь стрелою в сердце — а ему ни по чем. Прыг себе на дерево и ускакал по веткам. А если все же уложишь его, начнешь свежевать — то увидишь: сердце у вепря маленькое, беличье. Не диво, что стрела мимо прошла!

Живет там и племя людовепрей: у этих тело кабана, а голова — человечья. Они говорить умеют, но не по-нашему — нельзя понять. Перекрикиваются меж собою, коли видят чужака — собираются толпой, окружают и топчут копытами, а как затопчут — жрут. У людовепрей есть особенность: телами они разные, а вот лица у всех одинаковы! Что кабаны, что свиньи, что поросята — все на одно лицо.

Есть и другое племя — кусачи. Телами люди, а головы волчьи. Глаза у них красным светятся, что факела, лишь когда зверь нажрется — чернеют. Это боги кусачей прокляли за кровожадность, сделали так, чтобы глаза огнем горели. На охоте глаза их выдают, мелкое зверье кусачей издали видит и прячется. Потому их так мало — с голоду дохнут.

— А Тощий Зверолов перед кончиной рассказывал, что его дятел сглазил, — загробным шепотом вещал Колемон. — Тощий-то за Реку не ходил, не такой он был дурак. Но силки по берегу у водопоя расставил. Проверял их, как вдруг слышит с того берега дятлов стук и стоны нечеловеческие. Даром, что четверть мили — все равно услышал, это его и всполошило. Посмотрел туда, а там дерево высоченное, и под кроной дятел кору долбит, а из-под клюва по стволу кровь течет. Дерево стонет, а дятел все стучит, а кровь потом язычком слизывает. Тощий ни напугаться толком не успел, ни удивиться — откуда у птицы язычок? Как тут дятел его заметил и давай с дерева вниз спускаться. Ох, Тощий и деру дал! Мало ли, что другой берег: этакая тварь что перелететь может, что прямо по воде перебежать! Вот только не спасло Тощего бегство: как вернулся в Спот, так дней через десять и помер от лихорадки. И все заикался перед смертью. Злой глаз был у дятла, вот так-то.

…В четыре года я прочел свою первую книгу, — думал Эрвин София Джессика. В шесть знал наизусть историю Сошествия, в семь понял принцип искровой силы, в восемь изучил устройство тягача. К шестнадцати перечитал сотню томов из библиотеки Первой Зимы, в семнадцать поступил в Университет Фаунтерры. В двадцать написал очерк о политике Юлианы Великой; в двадцать один выступал на открытом заседании Палаты Представителей; в двадцать два впервые был приглашен в чайный салон императора. Теперь мне двадцать четыре, и я достиг вершины своего обучения: слушаю лекции о людовепрях и дятлах-кровопийцах!

— А полтора года тому, — продолжал Колемон, — прибило к нашему берегу мертвое тело. Страшное оно было: глаз не отвести, до того жутко! Плоть бледная, бесцветная, но по всей коже бугрятся грибы и багровым пульсируют. Это они всю кровушку из бедняги высосали. Заснул он, видать, на красной грибнице — вот так-то.

— Надо полагать, — подытожил рассказы Эрвин, — с того берега Реки никто живым не возвращался?

— Ни один, ваша светлость, — истово закивал Колемон. — Переплыть Реку — все равно, что живьем в землю зарыться.

— Откуда же вы знаете обо всем, что там творится?

Охотник глянул на него снисходительно:

— А как же не знать-то!

Дни стояли теплые. Раннее лето сияло небесной синевой, поднималось над землею влажной испариной, дышало цветением, искрилось в речных волнах.

Эрвин полюбил глядеть на Реку: величавой своей мощью она напоминала Ханай. Река дика, Ханай обуздан: скован семью мостами, усеян белыми соцветьями парусов, берега его заросли дворцами и башнями. И все же реки похожи чертами, будто брат и сестра.

Ханай, столица. Начало июня. Состоялся ежегодный бал во дворце Пера и Меча. Блестящая знать всех земель съехалась в Фаунтерру и останется там до конца летних игр, что будут в августе. Столица проведет два месяца в драматическом ожидании. Грядущая помолвка императора может принести с собою что угодно: гражданскую войну, годы мира и благоденствия, расцвет науки и прогресса, упадок династии или, напротив, усиление Короны, но увядание Великих Домов.

Чем больше Эрвин думал об этом, тем больше убеждался: будь он на месте императора Адриана, любой ценою отложил бы помолвку на год. В сентябре состоится голосование в Палате Представителей, весьма важное для владыки. Будет решаться судьба законов о реформах. Великие Дома станут требовать брачного договора, шантажировать, угрожать провалом голосования. Но если Адриан пойдет на поводу и заключит помолвку, он станет заложником, фишкой в чужих руках. Три невесты — три коалиции Великих Домов. Выбрать одну из невест — значит, лишиться поддержки двух остальных коалиций. А значит, попасть под полное влияние союзников императрицы, ведь кроме них владыке будет уже не на кого опереться.

С другой стороны, без помолвки Адриану будет весьма сложно добиться принятия непопулярных законов в Палате. Но старания Эрвина, пусть и не завершенные, дают владыке возможность. Литленд не станет упираться. Герцог Надежды поддержит императора, подкупленный искровым цехом и видами на родство с Ориджинами. Нортвуд и Ориджин — также на стороне Адриана. Даже строптивый архиепископ Галлард, кажется, склонился на сторону императора. Церковь не имеет прямого голоса в Палате, но оказывает немалое влияние на тех, кто имеет.

Эрвин мог бы поручиться, что император отложит помолвку, если бы не одно недавнее событие. Граф Нортвуд, что приезжал на свадьбу Ионы, привез с собою известие: совершено покушение на Минерву из Стагфорта — троюродную племянницу императора. Эрвин был отдаленно знаком с нею: неглупая девочка, весьма сдержанная, замкнутая в себе. Благородное и нищее существо, лишенное какого бы то ни было влияния. Сама по себе Минерва не решает ничего. Но вот факт покушения на нее — занятная карта, которую можно с выгодой разыграть. Угроза наследнице — угроза Короне. Хорошая возможность добиться преференций у императора, или же получить новый рычаг для давления. Коли запахло цареубийством, престолу срочно нужен прямой наследник. Айден Альмера будет использовать это как аргумент в пользу скорейшего брака императора. Настолько действенный аргумент, что впору, пожалуй, заподозрить в покушении самого Айдена. Странно, правда, что убийцы не довели дело до конца. Герцог Альмера — не из тех, кто останавливается на полдороги. А так, из-за оплошности асассинов, выигрышная карта по имени Минерва попала в руки неожиданному человеку — графине Сибил Дорине Денизе. Пышущая энергией харизматичная правительница Нортвуда… несомненно, она использует выпавший ей шанс. Вопрос лишь в том — как именно? Будет уповать на благодарность императора? Обвинит кого-нибудь в покушении, и так разделается с политическим противником? Попросту продаст высокородную Минерву кому-нибудь в жены?..