Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь

Сердце пропускает удар, но тут же исправляется, лишь стучит быстрее. Мало ли на свете рыжих женщин? Наверное, много.

Один из ублюдков двигается вперед с уверенной наглостью заведомо сильного перед слабым, в его руке блестит широкое лезвие. Двое других чуть дальше к выходу из переулка, один из них нянчит согнутую в локте руку… Она поднимает свое глупое оружие таким же глупым отчаянным движением. И нет времени вернуться в комнату за мечом, спуститься по лестнице, выбежать на улицу… Времени больше нет ни на что, кроме одного, самого важного: увидеть — мое окно как раз между ними.

Прыжок на подоконник, толчок — мостовая бьет по ногам из-под тонкого слоя снега. Я хорошо развернулся, правильно, и приземлился мягко, благодарение невысоким домам Стамасса. Выхватить нож — одно мгновение, встать — другое. Тот, что шел первым, напарывается животом на клинок сам. С коротким хрипом оседает на мостовую, и на белое плещет черным, а в нос бьет вонь распоротых кишок. Двое других кидаются на меня молча. Одному, перехватив руку, коротким прямым выпадом втыкаю лезвие в горло, второй отлетает от удара ногой. И вправду крысы, даже не псы. Два тела истекают чернильными лужами на истоптанном снегу, третий, подвывая, вжимается в стенку. Только вот упал он неудачно: между двумя контрфорсами высокого дома, и сбежать так просто не выйдет. Искаженное лицо с открытым ртом на глазах белеет, ублюдок задыхается, ловит ртом воздух. Тот самый, у которого что-то с рукой. Ладно, это подождет…

Прежде чем повернуться назад, я глубоко вдыхаю и выдыхаю морозный ночной воздух. Оборачиваюсь… Да, это она. Рыжие волосы, чуть удивленные брови, маленький подбородок. Только похудела. И под светлыми глазами — снова не рассмотреть, какого они цвета — темные круги, а сами глаза ввалились, как у старухи. Даже под плащом видно, как заострились плечи, а живот, наоборот, раздался, отчего все тело погрузнело, оплыло книзу. И только взгляд тот же самый: тоскливая отчаянная решимость пополам со страхом.

— Вечер добрый, госпожа Бринар, — усмехаюсь я. — Неужели вам не говорили, что ночью здесь опасно?

Вместо того чтоб огрызнуться, как тогда, в часовне, она просто смотрит с таким ужасом, будто увидела умертвие. Да так и есть, кстати. Наверняка надеялась, что Охота меня догнала.

— Вы… — шепчут слишком бледные для здоровых, губы. — Вы…

— Я, — соглашаюсь коротко. — Уж простите, выжил.

Мальчишка у ее ног поднимается на одно колено, потом, шатаясь, встает. Шагает вперед, вытаскивая из руки матери обломок палки с острой железной оковкой на конце — оружие бедняков и тех же уличных крыс — прикрывает ее от меня. Щенку лет четырнадцать, но он довольно высокий, только тонкий в кости. Зато глаза злые, и руки не дрожат.

— Это ведь он, да? — звенит срывающийся юношеский голос. — Тот колдун?

— Тот самый, — негромко подтверждаю я, глядя на него в упор. — И кричать об этом на всю улицу не стоит.

— Может, стоит стражу позвать? — огрызается он, крепче перехватывая палку.

— Эрек! — вскрикивает за спиной вдова Бринара.

Вместо ответа я пожимаю плечами, подхожу к живому ублюдку. Отдышался уже… Это хорошо.

— Кто и зачем? — спрашиваю, оглядывая темные окна домов, в которых не мелькнуло даже искорки света за плотно прикрытыми ставнями. Хоть бы кто-то выглянул… Не помочь, ладно, но могли бы стражу позвать из окна. Переулок мертв: на куски здесь режь случайного прохожего — никто не отзовется. Теперь это на руку мне, и круглолицый чернявый тип, одетый чуть лучше и теплее, чем большинство уличного сброда Стамасса, отлично все понимает.

— Ты… знаешь, с кем связался? — взвизгивает он, пытаясь сохранить остатки задора.

— Знаю, — киваю я, пиная его в коленную чашечку, чувствительно, но не так, чтоб ее разбить — мне он нужен говорящий, а не воющий от боли.

Пережидаю приглушенный вопль и последующий скулеж. По давно немытому лицу текут слезы. Я склоняюсь к ублюдку, несколько мгновений смотрю в перепуганные глаза, потом повторяю:

— Кто и зачем? Иначе сейчас заткну рот и буду отрезать куски, а заговорить разрешу, когда станешь на пару фунтов легче.

— Да откуда ты такой взялся? — кривится в плаксивой гримасе рот уличной крысы. — Никто! Никто, понял? Мы просто золотишко стрясти хотели. Она к ювелиру золотишко понесла…

— Я же говорил, матушка! — снова дает петуха и стыдливо осекается голос сзади. — Говорил, что ювелир… мошенник.

— Так вас ювелир послал? — уточняю я на всякий случай, покачивая ножом.

— Служанка ювелира, — с готовностью сдает подельницу чернявый. — Отпусти, а? Ты ж не стражник…

— Я хуже, — подтверждаю, глядя в искривленное лицо. — Сиди здесь.

Три шага по исчерченному мокрыми черными потеками снегу. Три шага к перепуганным светлым глазам, смотрящим на меня поверх плеча рыжего мальчишки. Ее ладонь на плече сына, и видно: только глянь я в его сторону не так — бросится, забыв обо всем. Вцепится в горло, если сможет, а не сможет — умрет, заслоняя его. Но мальчишка впереди чувствует себя мужчиной, заслоняя ее, и потому она тоже терпит, не отталкивая его, делая вид, что прячется за тощим плечом… Только вот сбежать никак: между ними и выходом из тупика — я.

— В прошлый раз вы убегали от Дикой Охоты, — говорю, рассматривая прозрачно-бледное лицо. — В этот — решили прогуляться ночью по окраинам Стамасса, показав какому-то мошеннику свое золото. А что в следующий раз? Полезете обниматься со львами в королевском зверинце, госпожа?

— Мне просто нужны были деньги, — говорит она с усталым вызовом, глядя куда-то мимо меня. — Что я могла сделать? Этот ювелир… казался честным.

— Он, может, и честен, — соглашаюсь я. — Ладно, неважно. Вам стоит запомнить, что ночью здесь опасно. Где вы живете?

— Не говорите, матушка! — вскидывает подбородок рыжий щенок.

— Я всего лишь провожу вас до дома, — откликаюсь терпеливо, как могу.

— Сами дойдем, — огрызается рыжий, делая шаг вперед и сбрасывая ее руку.

— Уже дошли.

Я киваю на тела рядом, ловлю обиду и стыд в светлых, как у матери, глазах. А у них ведь еще девчонка должна быть, Бринар говорила, что дети — близнецы… Что, вообще, происходит? Почему они в Стамассе, почему на этой окраине, где приличной женщине и показываться не стоит, не то что жить? Почему им так нужны деньги? И почему у нее глаза давно бегущего от охотников затравленного зверя, а ублюдок, лежащий мертвым, сказал «ведьма»?

Мальчишка смотрит на меня яростно и зло: он не смог защитить мать, а виноват, конечно, гнусный темный колдун. Я вдруг вспоминаю, что на улице мороз. Сам выскочил в одной куртке, без плаща — ладно. Но женщине в тягости стоит поберечься, а на вдове Бринара шерстяной плащ без меховой подбивки — теперь это хорошо заметно. И сапожки, лишь немного выше щиколоток, вдобавок надрезаны, чтоб налезть на явно опухшие ноги.