Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь

— Говорить будете сразу или потом? — интересуюсь у обоих.

Упрямо поджатые губешки, вытаращенные голубые глаза наливаются прозрачным…

— У вас что, мужики закончились? — поворачиваюсь к церковнику.

Не так уж ему и плохо. Несколько неглубоких ран, укусы. Если сейчас полечить — жить будет. По крайней мере, пока свое слово не скажет госпожа Чума. Или у них и от нее защита есть? Точно, вот… Деревянные стрелки так и лучатся знакомым спектром. Нагляделся, пока Ури работал. Аккуратно режу кожаные тесемки, сжимаю их в ладони, позволяя деревяшкам покачаться в воздухе перед глазами парочки.

— Ну так что?

— Да плевать, — отзывается вояка. — Пока заболеем, ты нас сотню раз убьешь.

Неглупый. Смелый. Или очень жадный, если наемник. Сунуться в Колыбель Чумы, место, с которого началась эпидемия — чего-то да стоит.

— Убью, — киваю я. — Но быстро и без боли. Если скажете, кто вас навел. А если не скажете — позавидуете вот этим.

Киваю на умертвия, что слабо копошатся рядом. Если белобрысая что-то и знает, то разве случайно. В глазах у нее настоящая паника. Матерый волкодав только зубы сжимает, глядя мне в лицо.

— Решили попасть в рай, как мученики? — ласково спрашиваю я. — Вынужден огорчить. Рая не будет. Вы убили моего ученика…

Сажусь прямо на покрытый остатками гниющей плоти камень, чтобы заглянуть — лицо к лицу — в глаза церковника.

— Не будет ни рая, ни покоя. Сейчас я подниму пару мертвяков, и они будут вытворять с твоей подружкой такое, что ты представить не можешь. Такому ни в одном борделе не учат, уверяю тебя. Потом еще двух-трех… И еще… А ты будешь смотреть. Долго смотреть… И слушать… Пропущу ее через всех, кто тут не развалился на кости. А когда устану от воплей и зрелища, позволю ей себя убить. Как ваш бог встречает самоубийц, тебе напомнить?

Чужая усмешка, холодная и мерзкая, сводит мне губы, пока говорю. Соплячка тихонько ахает, пытаясь вжаться в стену, продавить ее насквозь. И, кажется, даже вояку проняло. Давний шрам на переносице белеет, лицо начинает дергаться. Я продолжаю:

— Потом, если не поможет, эти добрые люди, при жизни столь преданные вашей церкви, займутся тобой. Им наплевать, что ты не девка. И все равно, кого рвать на куски. А когда сдохнешь, ты к ним присоединишься. Я постараюсь, чтобы душа задержалась в твоем теле. Будешь чувствовать каждую минуту разложения, каждого червя, жрущего твое мясо…

Немного рискую, конечно. То, что я обещаю сделать с белобрысой, невозможно чисто технически: умертвия могут разорвать человека заживо, но плотское желание — привилегия живой плоти. Оставить душу в мертвом теле не выйдет и подавно. Паладина напугать этим я бы не смог: проклятые ублюдки от союза магии с религией неплохо разбираются в теории. Ну, так паладина здесь и нет… А пачкаться я не хочу. Будь церковный волкодав один, пришлось бы повозиться. Ненависти у него в глазах на троих. Злость пополам с беспомощностью — посмотреть приятно. И, похоже, не наемник. На своих тем обычно плевать, а со мной он бы сразу попробовал договориться. Но когда соплячка начинает тихонько подвывать от ужаса, глядя на подползающего по моему жесту мертвяка, ее напарник ломается.

Он просит меня поклясться: сдавленный голос звучит глухо и покорно, взгляд волкодав прячет. Я клянусь. Клянусь не делать ничего из того, что обещал, и вообще не прибегать к магии. Конечно, имени он не знает. Скорее всего, имени не знал и погибший паладин. Но мельком увиденной приметы мне достаточно, чтобы сложить два и два. Не так уж много людей знало о нашей с Ури вылазке…

Я киваю, почти с благодарностью. А потом, чтобы не заорать от боли и ненависти, сжимаю в ладони, кроша сухое дерево в мелкие щепки, заговоренные стрелки. Затем развязываю девчонку, вручая ей арбалет. Второй кидаю вояке. И объясняю положение дел. Ухожу, не оглядываясь, не опасаясь болта в спину… Я не смелый, просто у меня очень хороший щит, и они его видели в деле…

Тело Ури лежит там, где я его оставил, магия, поднимающая мертвецов, моя магия, тщательно обошла его стороной. Я сажусь рядом, запускаю окровавленные пальцы в длинные светлые волосы и замираю на несколько долгих ударов сердца.

— Ури… Мальчик мой… Прости… Я должен был запретить… Но я так боялся, что это тебя сломает… Он заплатит за твою смерть. Непременно заплатит… Клянусь…

Осторожно расстегиваю куртку, словно могу потревожить раненого, вытаскиваю из нагрудного кармана большой, слабо светящийся пузырек. Чума пришла достаточно давно, чтобы мы — те, кто знал — успели принять меры для защиты. Ури пошел дальше. Он сотворил исцеление. Простые, как и все гениальное, чары. Выпусти их — и источник болезни обернется спасением. Нужно лишь попасть в место, где началась эпидемия. Покинутый город, чье название не произносим даже мы. Ури был гением. И он до сих пор жалел людей. Очень вредное сочетание для ученика некроманта. Но я не смог отказать, когда мальчик захотел испытать свое творение. Провести портал в Колыбель Чумы, город без единого живого человека, выйти, разбить пузырек, вернуться обратно… Что может быть проще и безопаснее? Я пошел с ним лишь ради того, чтобы разделить минуту его триумфа да помочь с порталом. Что мне за дело до людей и их Чумы?

Студеный ветер шевелит светлые пряди, несет по площади пепел… Стекло бутылочки холодит пальцы. Я хорош в своем деле, но таким, как Ури, мне не быть никогда. В девятнадцать он создал средство от чумы. Что бы он еще принес в этот мир? Мир, который его убил. С другого конца площади слышится сухой щелчок. Да, самоубийцам путь в их рай заказан. А чума убивает медленно и мучительно. Эти двое пробыли в ее Колыбели достаточно долго, чтобы пропитаться заразой насквозь. И дело только в выборе: кто из них поможет другому уйти быстро и без боли, оставив себе отвратительную смерть… Кто подарит товарищу желанную участь мученика, обрекая собственную душу на посмертную кару убийцы? Пожав плечами, я все же поднимаю голову. Мне любопытно… Серебристый огонек девчонки тускнеет, рассеиваясь. Интересно, пришлось ли ей умолять или спутник сам сделал выбор? На самом деле, не так уж и интересно.

Поднимаюсь, все еще держа в застывших пальцах пузырек. Портал колышется в двух шагах, приглашая… Ури так мечтал об этом… Мне нет дела до их жизни и смерти, их Бога и их Чумы. Они не заслужили ни прощения, ни пощады! Но он был моим учеником. И выполнить его желание — все, что я могу сделать. Месть — для меня. Но для Ури — это. И никто никогда не узнает, почему ушла Чума, верно? Резкий порыв ветра кружит пепел, приносит печальный звон колоколов мертвого собора… Ни их Свет, ни моя Тьма не могут решить за меня. Я разжимаю пальцы, и, спустя мгновение, тонкое стекло разлетается вдребезги на каменной мостовой Колыбели.