Патрик Ротфусс - Имя ветра

И тут же услышал нарастающий скрежет и грохот, крыша подо мной задрожала. Фасад церкви оседал, рассыпался, и я зашатался, словно мир вдруг выскочил из-под моих ног. Я поискал глазами, куда можно безопасно перепрыгнуть, но поблизости ничего не было. Я рванулся назад, но в эту минуту крыша обрушилась каменным дождем.

В отчаянии я прыгнул на обугленный дуб, ухватился за ветку, но она сломалась под моим весом. Я пролетел сквозь ветви, ударился головой и упал во тьму.

Я проснулся в постели. В комнате. В трактире. Остальное прояснилось не сразу: я чувствовал себя так, как будто кто-то шарахнул меня по голове всей церковью.

Я был вымыт и перевязан. Очень тщательно перевязан. Кто-то счел необходимым позаботиться обо всех моих ранах — не важно, насколько серьезных. Белый лен охватывал мою голову, грудь, колено и одну ступню. Кто-то даже промыл и перевязал царапины на руках и ножевую рану, полученную три дня назад, когда Амброзовы наймиты пытались меня убить.

Шишка на голове, похоже, была худшим из всех повреждений: она пульсировала и не давала поднять голову, заставляя мир кружиться перед глазами. Каждое мое движение оказывалось принудительным уроком по анатомии. Я спустил ноги с кровати и поморщился: «Травма глубоких тканей медиально-полонной части правой ноги». Сел: «Сильное сдавление хрящей нижних ребер». Встал: «Небольшое растяжение суб… транс… демоны, как там это называется?» Я представил себе нахмуренные брови Арвила за круглыми очками.

Моя одежда оказалась выстирана и зачинена. Я натянул ее, двигаясь как можно медленнее, чтобы не пропустить ни одного возмущенного сообщения из тех, что посылаю мне тело. Порадовался, что в комнате нет зеркала, подозревая, что выгляжу совершенным калекой. Повязка вокруг головы сильно меня раздражала, но я решил ее не снимать. Судя по ощущениям, она единственная была способна удержать мою голову от рассыпания на части.

Потом я подошел к окну. Небо было затянуто облаками, и в сером свете город выглядел ужасно — все покрывали сажа и пепел. Лавка через дорогу походила на кукольный домик, растоптанный солдатским сапогом. Люди передвигались медленно, осторожно пробираясь между обломками. Облака висели так плотно, что я не мог понять, какое сейчас время суток.

Я почувствовал слабое движение воздуха — открылась дверь — и повернулся. В проеме появилась женщина, молодая, миловидная, скромная, — такие девушки всегда работают в небольших трактирах вроде этого, и их всех хочется называть Нелли, Нелл. Они живут, постоянно вздрагивая, потому что трактирщики, нередко обладающие дурным нравом и острым языком, не стесняются поколачивать служанок. При виде меня девушка разинула рот, явно удивленная тем, что я не в постели.

— Кто-нибудь погиб? — спросил я.

Она покачала головой.

— Лирамову парнишке руку размозжило. Да еще кой-кто обжегся и всякое такое…

Я почувствовал, как напряжение уходит из меня.

— Вам нельзя вставать, сэр. Доктор сказал, что вы можете и вовсе не очнуться. Вам надо отдыхать.

— А… моя кузина вернулась в город? — спросил я. — Девушка, которая была на ферме Маутенов. Она тоже здесь?

Девушка покачала головой:

— Только вы, сэр.

— Который час?

— Ужин еще не совсем готов, сэр. Но я могу принести вам что-нибудь, если хотите.

Моя сумка лежала у кровати. Я закинул ее на плечо — странное ощущение, когда в сумке нет ничего, кроме чешуйки и лоденника, — поискал глазами башмаки, но тут же вспомнил, что сбросил их для лучшего сцепления с крышами вчера ночью.

Я вышел из комнаты — девушка поплелась за мной — и направился вниз, в общий зал. За стойкой стоял тот же парень, что и прежде, все с той же хмурой миной.

Я подошел к нему.

— Моя кузина, — сказал я. — Она в городе?

Бармен обратил угрюмую физиономию к двери за моей спиной, где как раз возникла девушка.

— Нелл, во имя ада господня, чем ты думаешь, когда позволяешь ему вставать? Клянусь, у тебя нет и тех мозгов, что бог дал собаке.

Так ее и вправду зовут Нелл. При других обстоятельствах я нашел бы это весьма забавным.

Он повернулся ко мне и изобразил улыбку, которая на самом деле представляла собой другую разновидность хмурости.

— Что, парень, болит лицо-то? Я прям весь истревожился. — Он хохотнул над собственной шуткой.

Я бросил на него испепеляющий взгляд.

— Я спрашивал о моей кузине.

Трактирщик покачал головой.

— Она не возвращалась. И скатертью дорожка дурным гостям, вот что я скажу.

— Принеси мне хлеба, фруктов и любого готового мяса из кладовки, — сказал я. — И бутылку авеннийского фруктового вина. Земляничного, если есть.

Он навалился на стойку и поднял бровь. Его хмурая мина преобразовалась в покровительственную улыбку.

— Не стоит так спешить, сынок. Констебль захочет поговорить с тобой, раз уж ты очухался.

Я стиснул зубы, не выпуская первые слова, и сделал глубокий вдох.

— Послушайте, у меня было несколько исключительно трудных дней, моя голова болит так, что вам ума не хватит это представить, да еще мой друг может попасть в беду. — Я смерил его взглядом, исполненным ледяного спокойствия. — У меня нет никакого желания причинять вам неприятности. Так что любезно прошу вас: дайте мне то, о чем я прошу. — Я вытащил кошелек. — Пожалуйста.

Трактирщик уставился на меня, на его лице медленно проступала злость.

— Больно нагло говоришь. Побольше уважения, не то я тебя усажу и к стулу привяжу, пока констебль не придет.

Я бросил на стойку железный драб, а второй крепко зажал в кулаке.

Он нахмурился сильнее.

— Что это?

Я сконцентрировался и почувствовал, как по рукам бежит холодок.

— Это ваши чаевые, — сказал я, когда от драба потянулась тонкая струйка дыма. — За быстрое и любезное обслуживание.

Лак вокруг драба запузырился и почернел. Трактирщик ошарашенно и перепуганно воззрился на монету.

— Теперь дайте мне то, о чем я просил, — сказал я, глядя ему в глаза. — И еще флягу воды. Или я сожгу это заведение дотла и спляшу на развалинах и ваших обгорелых костях.

На вершину холма с серовиками я пришел с полной сумкой. Я был бос и тяжело дышал, а голова моя раскапывалась от боли. Денны нигде не было видно.

Быстро обыскав вершину, я обнаружил все свои разбросанные пожитки там же, где их оставил. Фляга была почти пуста, но все остальное лежало здесь. Денна, наверное, отошла по зову природы.

Я подождал — куда дольше, чем имело смысл. Потом позвал ее, сначала негромко, потом все громче, хотя от крика моя голова едва не рассыпалась на части. Наконец я просто сел и вздохнул. Все, о чем я мог думать, это Денна: вот она проснулась, одна, больная, умирая от жажды и плохо понимая, что происходит. Что она подумала?