Рейнеке Патрик - Ива и Яблоня: Новое платье королевы

Второй главной тайной были ее взаимоотношения с принцем — тот самый контракт. Чего тут опять же только не плели! Но суровая правда состояла в том, что до своего отъезда в Вену, он каждую неделю один или два вечера проводил у Марион. По возвращении из-за границы он также каждую неделю приходил к Марион, но не ужинать, а завтракать — как правило, по субботам. До рокового празднования, всколыхнувшего оберауский свет, его высочество делал это с тою же частотой, что и после бала. Соответственно нельзя было сделать вывода, что он торчал у Марион исключительно ради дочери егермейстера, и это тоже всех беспокоило. В общем, вызывать всеобщее любопытство оказалось легче, чем лицемерное сострадание.

Работы было много, число заказов постоянно увеличилось, не в последнюю очередь благодаря вызываемому ее личностью любопытству. Но работать у Марион ей нравилось, и добрая словоохотливая француженка вызывала у нее все большее и большее восхищение. Особенно ей нравилось, как она обходилась с его высочеством. Из их шуток и проговорок она сделала верный вывод о том, что до своего отъезда принц, совсем еще молодой юноша, был отчаянно влюблен в Марион, которая была чуть ли не на десять лет его старше. Потом в Вене у него была какая-то безумная страсть, Марион же заняла в его жизни роль не то второй матери, не то старшей сестры, не то старшей подруги. Во всяком случае, атмосфера их совместных завтраков и чаепитий была благодаря этому обстоятельству совершенно семейной. И это во всей ее новой городской жизни ей, пожалуй, нравилось больше всего.

Его высочество обычно приволакивал с собой кучу газет. И не раз Марион, дававшая себе в субботу выспаться на час дольше (в воскресенье надо было с утра собираться в церковь), заставала их в столовой за остывшими чашками кофе. Оба сидели по разные стороны стола, уткнувшись каждый в свою газету, принц — верхом на стуле, иногда даже с папиросой в зубах. Периодически она показывала ему какую-то заметку и интересовалась:

— Это правда?

— В основном да, но тут и тут они переврали. А вот этому хлюсту вообще нельзя верить.

И почитать, действительно, было о чем. В Оберау стали происходить интересные вещи. Какой-то предприниматель вдруг объявлял себя банкротом, какой-то богатый промышленник вдруг ни с того, ни с сего становился деятельным меценатом, герр Варенбург неожиданно озаботился строительством детских школ в рабочих поселках при своих фабриках, кого-то судили за растрату казенных денег при строительстве дороги. Марион, моментально угадывавшая суть происходящего по случайно брошенным фразам, тут же вставляла ехидные комментарии. Уж кто-кто, а она-то знала всю подноготную каждого мало-мальски влиятельного человека. С содержанками и проститутками, особенно если это какие-нибудь бывшие закройщицы, обычно не церемонятся. И никто не подумает, что все что случайно попадает им в уши, обязательно дойдет до сведения Марион — единственной, кто относился к ним по-человечески.

Однажды к ней в ателье явился сам Штирдорфер, владелец большинства сукновален и хозяин крупнейшей ткацкой фабрики в Оберау. Она никогда не видела его, но знала, что ткачихи и красильщицы на его производстве работают в три смены, вместе с детьми, часто болеют чахоткой, и если крестьянская семья решалась отпустить старшую дочь работать к Штирдорферу, то значит, им просто больше нечего было есть. Он оказался довольно благообразным вежливым господином с одышкой и трогательно краснеющим носом, и совершенно не походил на людоеда.

— Барышня, простите меня великодушно, но я вынужден прибегнуть к вам как к самому последнему средству, — начал он, когда ей удалось, наконец, усадить его. — Я знаю, что вы часто видитесь с ним, — сказал он, понизив голос.

Она сначала не поняла, о ком речь.

— Да с ним, с ним же, — настаивал фабрикант. — Он каждую субботу приходит к вам пить кофе.

— Его высочество? Он ходит к Марион.

Тот в нетерпении даже замахал руками.

— Марион не имеет на него никакого влияния. А вы имеете. Я это, если хотите, нутром чувствую. Так вот не соблаговолите ли вы, прекрасная барышня, передать ему, что я совершенно не могу сократить рабочий день. Если у меня будут работать по десять часов вместо одиннадцати, я потеряю всю выручку.

Он врет. Она это тоже нутром чуяла, хотя и не могла объяснить с экономической точки зрения неправдоподобие описанной им ситуации.

— У меня семья, дети, — продолжал настаивать Штирдорфер.

А еще карты, псовая охота, и несколько домов в городе.

— Хорошо, я передам. Но я не могу ничего обещать. Он всегда сам все решает.

— Но мне важно, чтобы он услышал, и услышал именно из ваших уст, — закончил фабрикант, целуя ей на прощанье руку.

Когда она рассказала об этом принцу, он страшно развеселился, как будто речь шла о чем-то забавном.

— Ну, не хочет, так не хочет. Придется ему тогда организовать у себя при фабрике больницу с родильным отделением и детские ясли.

— Чем же это ты его так прищучил? — спросила Марион.

— Да есть у него одно грязное дельце на стороне, о котором он не хочет, чтобы стало известно Варенбургу.

— Ловко!

— А вы, сударыня, готовьтесь к тому, что к вам еще пойдут с такими же просьбами. Имеет смысл завести тетрадку, чтобы записывать все их пожелания, потом может любопытная картина вырисоваться.

— Ишь, твое высочество! Нашел себе бесплатного секретаря! — шикнула на него Марион.

— Неподкупного, Марион! Это самое ценное.

— Хорошо, я заведу тетрадку.

И действительно, Штирдорфер был лишь первым из многих.

Но не всегда все шло так гладко. Как-то раз он пришел к ней под вечер и, отодвинув со стола чайную посуду, открыл перед ней рядом две толстые амбарные книги.

— Это смета расходов на реставрацию Апфельштайна. Вот это официальная, хотя и здесь много вопросов, потому что не могут кровельные работы стоить столько, сколько здесь указано, особенно если в действительности ничего толком не сделано. А вот эту книгу я сумел получить, только пообещав нашему бухгалтеру двадцать четыре часа на то, чтобы он уехал из страны. Здесь указаны реальные расходы. Я предполагал, что все плохо, но не думал, что настолько. И самое главное, этих денег уже не вернуть. Даже если засадить в тюрьму всех, кто имел к этому хоть какое-то касательство. А ведь мне даже не объяснить вам, насколько мне дорог Апфельштайн. И где теперь взять денег на его ремонт, когда все уже по нескольку раз украдено?

— Я знаю хороших и честных плотников. Надо договориться с ними напрямую. Если у вас в семье совсем не осталось денег, то может быть что-то можно продать?

— Я бы нашел. Да к сожалению, я там не хозяин. А мать ни на что не согласится, ей бы только Хольцу в рот смотреть.