Владислав Чупрасов - Orchid Vita

— Я все знаю, — задыхаясь, выпалила она.

— Никак, из газет? Она гордо вздернула курносый носик.

— Какая разница? Я еду с тобой. Все равно сегодня начинается эвакуация, а остров слишком мал, чтобы куда-то спрятаться на нем.

— А как же? — я взглядом указал на алую ленту в ее волосах, которую Руби тут же принялась развязывать. Темные локоны упали на плечи.

— Если началась война, шанс, что он выживет, ничтожно мал. Он ведь на границе, а ее, говорят, смели. Я вздохнул. Вот как думал — избежал смерти, так сразу это. Главное, в случае возможной свадьбы, сразу же говорить, что у меня нет денег, по крайней мере, при себе.

— Поехали, — я взглянул на часы над входом в здание вокзала, отсчитал в уме время до отправления паровоза и подхватил чемодан, действительно оказавшийся нелегким. Руби подхватила юбку дорожного платья и засеменила за мной. После некоторых махинаций с билетом и проверяющими, мы оказались, наконец, в одном купе, ожидая, когда паровоз тронулся. Мы молчали почти все время, что состав пересекал столицу. В вагоне было почти пусто, все бежали под защиту столицы, а не от нее. Я сбегал от тюрьмы к морю, туда, где шла война, а от чего сбегала Руби, я не знал. Может, и правда любит, дурочка. Под тихий перестук колес и гудки паровоза я немного успокоился, поразмял шею, затекающую после неудобного сна, и вытащил из кармана жилета свернутый листок. Осторожно расправил и протянул Руби.

— Ты знаешь, что это за цветок? Она прищурилась, взяла у меня бумагу. Внимательно рассмотрела, повертела в руках, и задумчиво протянула:

— Ну, не зна-аю. Лилия? Ирис? Я был готов ее убить в этот момент! Девушка свернула листок, провела ногтем по сгибу (желание убить перешло на стадию пререализации) и заключила:

— Но я знаю, кто сможет тебе помочь, если это, конечно, важно. Важно ли это?! Я так разозлился, что тут же рассказал всю суть. В общих чертах, конечно. Руби задумчиво покусала нижнюю губу, помолчала немного, и решительно перевернула билет.

— Ты не знаешь, куда ехать, так? — дождалась моего кивка и продолжила, — значит, мы выйдем здесь, — она ткнула пальцем в станцию без названия, находящуюся в получасе езды от конечной.

— Что там? — устало поинтересовался я.

— Туда я бы поехала, если бы не увидела тебя. Моя тетка, от которой вся семья давно отказалась — травница, она часто звала меня погостить. Думаю, мы совместим приятное с полезным: погостим, раз уж тебе все равно, куда ехать, и узнаем, что это за цветок. И замолчала, ожидая похвалы. Я не купился.

— Хорошо, так и поступим, — и не смог удержаться от смеха, глядя на обиженное личико. — Ты молодец, молодец! Без тебя я бы и не знал, что делать. Мир был восстановлен и оставшиеся три часа езды мы разговаривали обо всякой ерунде: начиная от того, на что потратил наследство, когда кончится война, и заканчивая тем, а кончится ли она вообще. Мы едва успели сойти на станции без названия, как паровоз тут же тронулся, оставляя нас с чемоданом посреди заброшенного здания, у которого отсутствовали две стены, а посередине были проложены рельсы.

— Ну, куда теперь? Руби выглядела слишком смущенной, чтобы я мог чувствовать себя спокойной.

— Не помню, — пробормотала она, — я была здесь в последний раз, когда мне было семь. Я закатил глаза и первым делом потащил ее к выходу. Город (точнее, поселок) начинался в километре от здания вокзала, если его можно было так назвать: мраморная облицовка давно отсутствовала, барельефы на фасаде облупились и стерлись. А когда-то здесь, наверное, кипела жизнь.

— Вот, вот, вот этот дом! — обрадовалась Руби и тут же поспешно добавила, — наверное. Местные жители встречали нас настороженно, поглядывая из-за заборов, когда мы подошли к дому, в заборе которого даже не было калитки — она стояла, прислоненная к стене сарая. Руби постучала, и из-за двери высунулось добродушное круглое лицо в морщинах.

— Кто?

— Я…

— Рубиночек, малышка, ты? — лицо расплылось в улыбке, а дверь распахнулась шире, едва не сбив со ступеней меня. — Никак, с женихом? Нас пропустили в первую комнату, в которой встречали гостей. Я поставил чемодан, огляделся, пока Руби объясняла, зачем мы приехали.

Наврала, конечно. На всех горизонтальных поверхностях что-то цвело. Соцветия, бутоны, широкие зеленые листья, через все это приходилось пробираться, чтобы оказаться у стола, на котором, впрочем, тоже стояли горшки и кадки. Тетушка Руби была немолодой уже женщиной, с темными волосами, стянутыми в узел на затылке, очень улыбчивая и жизнерадостная.

Первое, что она сделала, это поставила перед нами чашки с чаем, и только после этого села напротив. Еда, как она сказала, уже разогревается.

— Ну? — поинтересовалась тетушка, внимательно и проницательно смотря то на племянницу, краснеющую под этим взглядом, то на меня. Я снова вынул из кармана, листок, развернул его и отдал. Тетя Руби изучала его всего пару секунд, после чего на удивление резко ответила:

— Такого цветка не существует.

Мы прожили здесь уже больше недели. За это время я успел попрощаться с наследством, братом и мирной жизнью, но в город, с которым не было связи даже из столицы, новости приходили редко и плохо, и даже надвигающаяся война (о которой узнали только благодаря нам) не трогала сонного сельского оцепенения. Иногда мимо с гудением проносились паровозы, но они двигались с окраин в столицу и были под завязку набиты людьми. Из столицы движение прекратилось. Меня тревожила мысль о войне, но нигде ничего не грохотало, войска в город не врывались, так что я, не обремененный сведениями о наступлении, тоже быстро успокоился. А еще понял, что залогом моего спокойствия оказался травяной чай и большое количество растений.

Только и всего. Тетушка Руби забрала у меня листок и больше не отдала, заявив, что нет смысла искать то, чего не существует. Поспешно добавила, что то, чего никто никогда не видел, совершенно точно существовать не может, и тут же снова повеселела. А я больше этот вопрос не поднимал. Руби занималась чем-то своим, женским: примеров свои украшения на соседских девчонок, играла с ними, пледа косы, и не обременяла себя умственным напряжением. Ей казалось, что война прошла стороной, а если же не прошла, то разобраться с этой проблемой она предоставляла мне.

Я так и не понял, что горит в камине, и откуда такой приятный, немного пряный запах, но вызвался нарубить дров, хотя топор я держал в своей жизни столько же раз, сколько и револьвер: два. И оба раза это были музейные экспонаты — секира и чекан. Где-то на периферии сознания что-то загрохотало, но я даже не удивился, привыкнув за неделю к шуму паровозов. Всего они ходили раз в день, но сегодня почему-то раньше, еще даже не успело стемнеть. Я закинул топор на плечо и вышел во двор. По главной и единственной улице двигались люди. Молча и бесшумно, с серыми безжизненными лицами, волоча за собой кульки и детей. Следом так же молча следовали солдаты. Острые шипы на покатых касках сразу же выдали в них альгацких пехотинцев. И я не придумал ничего лучшего, чем метнуть топор, который держал в руке. Лезвие топора разрубило плечо солдату, который шел довольно далеко от того, в которого целил я, но все же, он упал. Идущий следом перешагнул через упавшего товарища и вскинул винтовку. Мне в грудь вонзилась яркаяи очень острая вспышка «дум-дума». Экспансивнаяпуля пробуривалась в грудную клетку, вырывая мясо, и я упал.