Ричард Адамс - Шардик

Вскоре после рассвета, опасаясь деревенских жителей, Кельдерек разбудил тугинду и повел прочь сквозь низкий туман — такой же белый и холодный, как туман, сквозь который недавно вели на казнь Эллерота. Тугинда, совсем ослабшая, почти висела у него на руке, тяжело задыхалась и останавливалась передохнуть через каждые несколько десятков шагов, пройденных неверной поступью слепой нищенки, — у Кельдерека сердце разрывалось от жалости при взгляде на нее и душа холодела от страха, словно при виде небесного знамения, предвещающего беду. Тугинде, как и любой другой женщине из плоти и крови, были не по силам тяготы путешествия по столь диким и опасным краям. Как любая другая женщина, она могла заболеть и даже умереть. При этой мысли Кельдерек внезапно осознал, что всегда, даже в Бекле, он безотчетно ощущал сострадательное присутствие тугинды, надежно ограждающее его от сокрушительной истины божьей. Он, самозванец, украл у нее все — самого Шардика, ритуальное служение, власть и народное почитание. Все, кроме незримого груза ответственности, лежащего на законном посреднике Шардика, и глубокой внутренней убежденности, что такая ноша не по плечу никому, кроме нее. Именно тугинда последние пять с лишним лет несла духовное бремя, которое он своим жестоким обращением с Шардиком сделал для нее вдвое тяжелее. Если сейчас она умрет и никого не останется между ним и божьей истиной, он за недостатком мудрости и смирения все равно не сможет занять ее место. Он разоблачен во всех своих притязаниях, и теперь фальшивому королю-жрецу остается не искать смерти от Шардика, коей он недостоин, а, подобно таракану, убегающему от света, забиться в какую-нибудь темную щель в этом богом проклятом краю и там ждать смерти от болезни или насилия. Судьба же Шардика останется неизвестной: вдали от человеческих глаз он бесследно сгинет, как громадный валун, что с грохотом скатывается по склону горы, круша все на своем пути, и успокаивается наконец в непроходимом дремучем лесу далеко внизу.

Из всех событий того дня в памяти Кельдерека запечатлелось лишь одно. В полулиге за деревней они увидели селян, работающих в поле. Чуть поодаль от остальных отдыхали две молодые женщины. Одна держала у груди ребенка, и обе, смеясь и болтая, ели какую-то снедь из ивовой корзинки. Еще через тысячу шагов Кельдерек уговорил тугинду прилечь отдохнуть, пообещал скоро вернуться и быстро направился обратно к полю. Незаметно подкравшись поближе к двум женщинам, он неожиданно выскочил из-за кустов, схватил корзинку и во весь дух помчался прочь. Они завизжали, заголосили, но мужики, как и рассчитывал Кельдерек, не пылали желанием пуститься в погоню. Он скрылся из виду, жадно уплел половину добычи, выбросил корзинку и возвратился к тугинде чуть ли не прежде, чем селяне здраво рассудили, что из-за нескольких пригоршней сухарей да вяленых фруктов не стоит терять добрый час работы. Когда он поковылял дальше, припадая на ушибленную ногу и уговаривая тугинду съесть хоть немного хлеба с изюмом, ему подумалось, что нужда и голод хорошие учителя. Даже Рувит не управился бы с делом лучше, разве что прирезал бы этих двух дурех, чтоб не орали.

Когда начали спускаться сумерки, Кельдерек сообразил, что до Зерая уже, должно быть, рукой подать. За весь день они повстречали на своем пути лишь нескольких человек, и ни один не заговорил с ними и не подступил с дурными намерениями — отчасти, несомненно, потому, что выглядели они нищими бродягами, у которых и отнять-то нечего, а отчасти потому, что у тугинды был совсем больной вид. Леса остались позади, и с самого утра Кельдерек просто шел на юго-восток по солнцу, через широкую голую равнину с разбросанными там и сям скудными пастбищами и клочками возделанной земли. Наконец они подошли к зарослям тростника и осоки, окаймляющим речку, в которой Кельдерек предположил приток Тельтеарны. Они вернулись чуть назад, обогнули исток и продолжили путь вдоль южного берега. Речка становилась все шире, и вскоре Кельдерек разглядел впереди саму Тельтеарну — здесь река была даже уже, чем у Ортельги, и текла бурно; за полосой воды темнел скалистый восточный берег. Несмотря на все свое безысходное отчаяние, Кельдерек невольно почувствовал слабый укол радости, и на душе чуть посветлело — словно бледная луна проглянула сквозь плотные облака во мраке непроглядной ночи. Ведь эта самая вода совсем еще недавно протекала мимо тростниковых зарослей Ортельги и струисто перекатывалась через разрушенную насыпную дорогу.

— Смотрите, сайет! — воскликнул он, указывая рукой вперед, но тугинда лишь устало помотала головой, не в силах даже поднять глаза.

Если она умрет в Зерае, подумал Кельдерек, моим последним долгом перед ней будет отправить кого-нибудь с печальным известием на Квизо. Что бы там тугинда ни говорила, едва ли они найдут помощь в глухом бедном местечке, населенном главным образом (насколько ему известно) беглыми преступниками из полудюжины разных провинций. Он уже видел окраину Зерая, очень похожую на окраину Ортельги: убогие хижины, дым очагов, кружащие над крышами птицы и блеск Тельтеарны в лучах закатного солнца.

— Где мы, Кельдерек? — прошептала тугинда.

Она уже еле передвигала ноги, землисто-бледная и вся в испарине. Он помог ей напиться из чистой лужицы, потом усадил на маленький травянистый холмик.

— Похоже, это Зерай, сайет.

— Но здесь… что за место такое?

Кельдерек огляделся по сторонам. Они находились в каком-то заброшенном, одичавшем саду, где росли весенние цветы и вовсю цвели деревья. Над водой простирались ветви меликонов, именуемых в простонародье «лживыми красотками», усеянные цветами, которые впоследствии превратятся в золотые ягоды, что опадут сами собой в недвижном летнем воздухе. Повсюду вокруг были бугорки и холмики вроде того, на каком они сидели; и теперь он заметил, что многие из них отмечены камнями или вкопанными в землю деревянными столбиками, где новыми, а где старыми и обветшалыми. Поодаль темнели четыре или пять свежих земляных бугорков, усыпанных цветами и черными бусинами.

— Это кладбище, сайет. Видимо, зерайское.

Тугинда кивнула:

— Иногда на кладбищах ставят сторожа, чтоб отгонял зверей по ночам. Он мог бы… — Она зашлась кашлем, а потом сдавленным голосом договорила: — Он мог бы рассказать нам что-нибудь о Зерае.

— Посидите здесь, сайет. Я пойду поищу.

Кельдерек зашагал прочь между могилами и в самом скором времени увидел женщину, которая стояла в молитвенной позе спиной к нему у высокого погребального холма, резко вырисовываясь на фоне бледного неба. Могила, обшитая крашеными резными досками, походила на большой нарядный сундук и по сравнению с заросшими травой холмиками вокруг выглядела поистине роскошно. В изголовье ее было воткнуто знамя, но полотнище вяло свисало, не колеблемое ни малейшим дуновением ветра, и какая на нем эмблема, Кельдерек разглядеть не мог. Женщина, во всем черном и простоволосая, как положено в трауре, казалась молодой. Не к мужниной ли могиле пришла она в одиночестве и какой смертью умер тот, естественной или насильственной? Тонкая и изящная, простершая вперед руки ладонями вверх, она стояла совершенно неподвижно, словно для нее самая красота и торжественность позы были молитвой в той же мере, что и любые слова или мысли, какие мог породить ум.