Ирина Ванка - Сказки о сотворении мира

— Такая карамель подойдет? — подбежал к ней Артур с пакетом. — Я попробовал, вроде бы вкусно.

— Поедешь на заднем сидении, — приказала графиня и уселась впереди.

Возня, которая происходила за спиной графини, не интересовала ее ни в малейшей степени. Гусь ругался матом, усаживая Ниночку, доктор Русый ругал Гуся за то, что с Ниночки падает покрывало, Артур поедал Ниночкины конфеты, пока та тревожно глазела по сторонам.

Машина тронулась, графиня обернулась. При свете дня она разглядела только лицо маленького существа, торчащее из-под накидки. Носа на Ниночке почти не было, если не считать двух тюленьих перепонок. Направление взгляда Ниночки невозможно было определить, потому что глазные яблоки отсутствовали, зрачки тем более, но Мира догадалась, что существо смотрит именно на нее. Артур сжался, сидя рядом с гуманоидом. Его исследовательский энтузиазм уступил место ксенофобии.

— Дай ей конфету, — приказала Мира.

— Сама дай.

— Да, бросьте, вы, — улыбнулся Женя, — это очень просто делается. Она возьмет рукой, и сама развернет фантик. Не бойся, не укусит. У нее зубов нет.

Мира первая отважилась на контакт, и протянула конфету инопланетянке.

— На, — сказала графиня, — ешь.

Проворная, маленькая ручонка схватила конфету тонкими пальчиками и скрылась под покрывалом.

— Чем ее кормила бабуся?

— Кашами, — ответил доктор, — разными вареньями. Она может есть только мягкое, некислое и неострое. Гусь ей, конечно, не варил каши. Только пиво наливал.

Первый раз в жизни Мира сварила кашу на электроплитке в рабочей общаге, где доктор снял комнату на ночлег. Вахтовики разъехались, побросав немытую посуду. Мира открыла окно, чтобы выпустить смрад, но смрад был прописан в общаге и не собирался уступать территорию квартирантам. Мира вскипятила миску воды, набросала туда геркулеса и стала мешать, пока каша не запыхтела. Интуитивно она все сделала правильно, каша получилось вполне съедобной, но Ниночка не стала кушать. Ни ложечку за бабу Симу, ни ложечку за пропащих родителей. Она сжала свой крохотный ротик, и только вертела головой. Графиня испугалась, что голова оторвется от тонкой шейки.

— Она должна хорошо видеть ночью, — предположила графиня.

— Точно, — подтвердил доктор, — Сима говорит, она видит даже сквозь стены. Она ее в погреб с собой брала вместо свечки.

— Эта кукла понимает нашу речь?

— Симу понимает. Меня — не очень.

— Послушайте-ка, — осенило Миру, — а вы уверены, что это ребенок? Это не может быть взрослая особь? Может, они все такие мелкие?

Доктор Русый только пожал плечами, а Артур под шумок съел Ниночкину кашу.

Серафима Марковна бежала навстречу машине в домашних валенках и плакала от счастья. Третий гейм графиня Виноградова записала в свою пользу. Не было на свете силы, которая смогла бы оторвать счастливую бабушку от любимой внучки. Сима прокляла себя за письма в редакцию и прочие попытки избавиться от глазастого существа. Одной проблемой в жизни графини стало меньше. Настало время заняться остальными, но сон сморил несчастную, как только она присела на мягкий диван. Сима вынесла из спальни подушку и одеяло.

— Поспи, доченька, — сказала она и погладила графиню по голове.

Это были последние слова, которые Мира услышала прежде, чем впасть с беспамятство. Запах пирогов разбудил ее, когда на дворе были сумерки.

— Ай, мои хорошие, — услышала сквозь сон графиня, — ай, мои дружочки, как вам трудно живется в больших-то городах. Это ж сколько денег надо зарабатывать… Как непросто сейчас жить стало. Вот и Мирочка проснулась, — заметила Сима.

— Графиня Виноградова Мирослава, — представил ее Артур, и Мира испытала сильное желание заткнуть ему рот. Меньше всего на свете ей хотелось хвастаться титулом в избушке у бабы Симы. — Пирожки с капустой, — забормотал Артур, понимая, что сморозил глупость, — пирожки с картошкой, с яблочным повидлом…

Пирожки бабы Симы были похожи на пельмени и так вкусно пахли, что Мира почувствовала себя голодной. Они лежали на тарелках стопками, накрытые вышитыми салфетками. На табуретке у стола рычал самовар.

— А у нас ведь жил один граф Виноградов, — припомнила Сима, словно знала графа лично. — И поселок назвали Виноградовкой в честь него, но жил он в другом месте. В Иваново. Иваном звали графа нашего. Чего улыбаешься? — спросила бабка, продолжая гладить Миру по голове, как котенка. — Родственник он тебе что ли?

— Иван Андреевич?

— Да, Андреич. Памятник ему там открыли. Он, считай, и не жил в самой Виноградовке никогда, только школу для детишек крепостных строил, так уж потом ее больницей сделали и Виноградовской назвали… Ты ешь, дочка. Смотри, какая худенькая. Съешь хоть чего-нибудь, и чайку попей. Иван Андреича-то у нас любили. Хороший был человек. Он ведь и в Турове открыл школу, Женя… ты знаешь. Там потом ремесленное училище было, а уж потом…

— Политехнический институт, — вспомнил Женя. — Из той школы, что построил Виноградов, административный корпус сделали. Памятник архитектуры, между прочим. Действительно родственник?

— Не знаю, — пожала плечами графиня. — Был один беглый Иван Андреевич. Может, он.

— Декабрист?

— Ну да! Он был сослан после декабристов и совершенно не за политику.

— А за что? — приставал любопытный доктор.

— Как тебе сказать… Он у нас был проклятьем рода. Вряд ли такой человек, как Иван Андреич стал бы открывать школы. Он только и знал, что выпить да подраться. У нас в роду через каждые три поколения появляется выродок. На данном этапе это я.

— Он тебе приходится прапра…

— Его родной брат, Павел Андреевич, прадед моей прабабки, — объяснила графиня. — А у Ивана детей не было. Он с юных лет волочился за француженкой, которая ему в мамы годилась. Подрался из-за нее на дуэли, загремел в тюрьму, был сослан, из ссылки сбежал, семья считала его пропавшим без вести. Все решили, что он погиб. Мужик любил пьянствовать в злачных местах и не терпел, когда его достоинство задевали. Сочетание этих качеств не располагает к долголетию.

— Бог с вами, — всплеснула руками Серафима, — Иван Андреич дожил до девяноста лет.

— Удивительно, — вздохнула Мира. — Надо будет матушку обрадовать. Она до сих пор хранит его письма к француженке, которые та швырнула ему в морду. Между прочим, она была в свое время модной романисткой. Мишель Валуа. Слышали?

— Ничего себе, — удивился доктор. — Не только слышали. Мадам Валуа… еще бы! Известнейшая лесбиянка своего времени.

— Что ты говоришь?

— Ходила в мужских брюках, нюхала табак и ругалась как сапожник, — добавил Женя. — Ты меня удивляешь, Мирослава. Известный факт в истории литературы.

— Их сиятельство литературу не читает, — объяснил Артур, — их сиятельство продолжает традиции родового семейства.