Ирина Ванка - Сказки о сотворении мира

Хозяйская дочь собрала со стола посуду. Тарасов хотел предложить ей помощь, но дверь в кабинет академика осталась открыта. Ильич уже копался в столе, невежливо было молодому человеку игнорировать приглашение.

Клавдия Виноградова мыла посуду, не замечая присутствия дочери. Мирослава поставила тарелки на стол, не взглянув на мать.

— Может, объяснишь, зачем сбежала из дома? — спросила молодая женщина.

— Нет, сначала ты мне объяснишь, почему на моем диване сидит фашист? — сказала Клавдия и нахмурилась.

— Он не фашист, он хиппи.

— Все хиппи — дети фашистов. Я спрашиваю, что он делает в моей квартире? Ты забыла, что дед с немцами воевал?

— Мама, он даже не немец, он австрияка.

— Гитлер тоже был «австриякой». И отец этого хиппи наверняка воевал. Может, это он ранил деда, ты спроси своего фашиста про его фашиста-отца.

— Он не воевал, — ответила Мира. — Не успел. Русские его сразу в плен взяли, заставили дома строить. Между прочим, те дома стоят до сих пор.

— Возьми тряпку, поди, вытри стол, — приказала мать. Когда дочь вернулась, ее участь была решена. — Мира! — строго сказала Клавдия. — К моему возвращению твои гости должны съехать в гостиницу. А фашисту скажи, что знакомиться я с ним не буду. Если он в свои восемьдесят лет на гостиницу не заработал…

— Ему еще нет шестидесяти.

— А выглядит на все двести. Он наркоман?

— Уже нет.

— Наркоман, алкоголик, и к дочери моей пристает, — ворчала мать, полоща тарелки. — Всю квартиру мне прокурил… и все еще не импотент!

— Это не он, это я к нему пристаю.

— Не надоело еще? — возмутилась Клавдия. — Все надеешься, что он сделает из тебя звезду?

— Я ведь уже объясняла…

— Брось! Это чучело любить не за что. Лучше присмотрись к Даниелю: скромный, симпатичный мальчишка… и смотрит на тебя влюбленными глазами. Сразу видно, что хороший человек. Он француз?

— Итальянец. Мама, он смотрит не на меня, а на Ханта, потому что они любовники. Можешь расслабится. Кому действительно надо волноваться, так это мамаше Даниеля.

Клавдия Виноградова уронила тарелку в раковину.

— Мира! — воскликнула она. — Ты привела в квартиру потомственного фашиста, который к тому же хиппи, наркоман, алкоголик и гей! — но, вспомнив о госте Ильи Ильича, перешла на шепот. — Ты уложила его на фамильный диван с любовником, заниматься срамом, и ждешь, что я выйду к ним с хлебом-солью?

— Мы договорились, что будешь ждать нас в Москве. Договорились или нет?

— Чтобы кофе им в постель подавать?

— Мама, ты вела себя глупо! — напомнила Мирослава. — Но еще не поздно вернуться и все исправить.

— И не проси! Ты видишь, Илья Ильич совсем плох! Сиделка отпросилась, на кого я брошу старика? У него ум за разум заплетается.

— Ничего с Ильичем не случится. Тарасов посидит. Хочешь, я попрошу Тарасова?

— Конечно же… Его колоть надо каждые два чеса. Тарасов его поколет…

— Мама, я же предупредила, что приеду не одна! Ты сказала, что будешь ждать.

— У меня не притон для бесстыдника и оторвы, пусть снимает квартиру!

— Он не трахаться сюда приехал, а Москву смотреть, — объяснила Мира.

— Ну, почему в моей квартире? Почему? Причем тут диван? Что же мне после них обивку менять? На нем твой прапрадед дважды делал предложение твоей прапрабабке, и она его дважды… Ай! — махнула рукой мать, брызнув на дочку средством для мытья посуды. — На этом диване сидели великие люди, возможно, сам император!

— Сдай его в химчистку, — огрызнулась дочь. — И не забудь список сидевших приложить к страховому полису.

— Немедленно попроси своего фашиста убраться. Пусть спит под лестницей, только не у меня. Пока он там, я не вернусь.

— Если б ты не умчалась, как ужаленная… если б вы с Хантом немного поговорили по-человечески, вы бы прекрасно поладили. Хант бы научил тебя делать пасту с пармезаном. Знаешь, как он классно готовит?

— И знать не хочу, — отрезала мать. — Когда я вернусь, квартира должна быть пустой, полы вымыты, ковры выбиты, особенно те, на которых он топтался. Надо же! — сокрушалась женщина. — И Даниель… А какой симпатичный мальчишка! Картинка! И такой же бесстыдник! Он, наверно, модель?

— Какая разница? Мама, если бы ты раз в жизни преодолела себя и посмотрела картины Ханта, ты бы совсем по-другому к нему относилась.

— Видела я кино с твоим Хантом, — заявила мать. — Ничего особенного! Но как ему идет эсэсовский мундир! Будто в нем родился!

— Ну, хватит!

— Тварь, которая не стыдится носить эту форму, в моем доме жить не должна.

— Я говорю про фильмы, которые снимал Хант! Он никогда не снимал про фашистов!

— Сегодня же попроси их обоих, иначе я сама попрошу! Я найду переводчика, который им объяснит!

— Мама, пожалуйста!

— Тарасова попрошу… Он жил в Германии, должен говорить по-немецки!

— Мамочка, пожалуйста… — умоляла дочь, надеясь на чудо, но мольбы Клавдию Виноградову не пронимали.

В жизни Мирославы Виноградовой чудо произошло только раз. Она написала письмо иностранному режиссеру, в которого была влюблена с детских лет. Человеку, который перепахал ее жизнь, «бесстыднику и оторве», чьи фильмы увели девочку от игрушек во взрослый мир, яркий и разноцветный, так похожий на ее фантазии. В тот день Мира впервые напугала сама себя.

Послушная девочка окончила школу, поступила в институт и не ждала сюрпризов судьбы. В этой жизни она представляла себя диваном с отпечатком задниц августейших особ. Она заранее знала, какой угол ей отведен в квартире, и как ей надлежит стоять в том углу, твердо упираясь ножками в персидский ковер. Девочка с аристократической родословной написала самой одиозной личности мирового кино, обратилась по имени к воплощению порока, на которого юным особам из хороших семей запрещалось смотреть. Мира написала ни много, ни мало, маэстро Юргену Ханту. Немного о себе, немного о кино, и о нем самом, и о жизни в целом. Она поклялась, что согласна на любую работу в его картинах, и вложила в конверт фотографию. Умная девочка знала, что ответа не будет. Для нее было счастьем, что небожитель несколько минут посвятит ее исповеди, будет думать о ней, рассматривать фото, представляя девочку из России. И этой девочкой будет она. От одной мысли Мира падала в обморок на ходу. Спустя год она нашла в почтовом ящике иностранный конверт.

«Ю.Х. будет в Москве в октябре. Свяжись с агентом перед открытием фестиваля…» — было написано в послании. — Ниже прилагался телефон и подпись: «Алекс Кауфман». «Кто такой Алекс Кауфман? — не поняла Мира. — Кто такой «Ю.Х»? Причем здесь агент?» Цифры плыли у Миры перед глазами… Она смотрела на конверт и не могла понять, что происходит: это сон?.. или что-то еще? Реальность, которую она переживала, не вязалась со всей предыдущей жизнью. До Московского фестиваля оставалась неделя.