Ирина Ванка - Сказки о сотворении мира

— Мира, но почему же вы не вернули его потом? — спросила она.

— Это было проще сказать, чем сделать, — вздохнула графиня. — Сначала я была уверена, что он не жилец. Что человечек такого маленького размера просто не может выжить. Потом поговорила со знающими людьми, с нашим палачом посоветовалась… помнишь палача? — спросила она крошку-графа. — Он тебя любил… С Густавом пообщалась, еще кое с кем… и поняла, что все не так плохо. Что младенец, который за раз высосал козье вымя и продолжает требовать пищи — это серьезная заявка на жизнь. Потом я решила показать его докторам, потому что время от времени он еще плевался розовыми пузырями. Но стоило нам вернуться на частоту — начинались проблемы. На любой устойчивой частоте он норовил помереть. Я поняла, что ему здесь не выжить. Левушка, в отличие от него, просто крепыш. А этот доходяга мог жить только в форте, или у вас на даче, при условии, что Натан Валерьянович будет включать генератор в подвале хотя бы раз в день. Потом я узнала, что вы уехали в Израиль, и решила не говорить вообще, чтобы не терзать вашу матушку. Густав поймал на Корсике кормилицу — толстенную бабеху. У нее самой было семеро и этот присосался… Помнишь кормилицу? — спросила Мира крошку, и тот улыбнулся. — Она его любила еще больше, чем палач. Вязала для него смешные тапочки с бумбончиками, песенки дурацкие пела и очень не хотела возвращаться домой без крошки, надеялась, что я его подарю. Малыш высосал тетку до капли, я ее рассчитала, а она смертельно обиделась. Густав ей на замену поймал две козы, потому что одной не хватало. Весь форт смеялся, когда я доила коз по утрам…

— …матеря их по-русски, — добавил Эрнест.

— Это я тебя материла по-русски. Ты бегал, как чокнутый, по яслям, пугал поросят и будил охрану, вместо того, чтобы посидеть минутку спокойно. Конечно, я материлась! Ты ни за что не соглашался учить язык, пока тебя не обматеришь как следует. Потом я кашу варила и тоже материлась, потому что крошка ни за что не жрал кашу, сваренную поварами. Потом он моду понял спать со мной в обнимку, и я материлась во сне, потому что без меня его невозможно было уложить. Если случался отъезд — он сутками не спал и третировал форт. Большие дядьки боялись к нему подойти на расстояние теннисной ракетки. Врезать мог очень даже неслабо. Начиная с трехлетнего возраста, его боялась вся охрана. Алиса, я бы вернула бандита в семью, мне не жалко. С удовольствием бы вернула. Поверь, что я не собиралась его присвоить. Вернула бы, если б только была уверена, что он выживет без дольмена. Не было дня, чтоб я не собиралась как-нибудь вам о нем сообщить, а потом он открыл для себя хронал, и управы на него с тех пор не было никакой. Тогда я простилась с идеей. Соответствовать возрасту он ни за что не хотел. Что скажет Розалия Львовна, когда я приведу двадцатилетнего лоботряса, и сообщу, что она его мать?

— Но сейчас-то вы сообщили? — заметила девушка.

— А она поверила?

— Сразу и без сомнений.

— М…да, — согласилась графиня. — Замороченной головой во что угодно поверишь, а что будет завтра, когда ваша матушка придет в себя и включит логику?

— Если бы она знала, что это такое… — вздохнула Алиса.

— Неблагодарность — самый тяжкий грех человеческий, — сказал Валех. — Убийца иногда заслуживает сострадания больше, чем жертва. Вор может совершить преступление во имя добра. Прелюбодеи — покорились своей природе. Непочтение к родителям — результат нерадивого воспитания. Даже лжесвидетельство может иметь оправдание. Лишь грех неблагодарности ничем оправдать нельзя. Неблагодарность — вот корень бед человеческих, потому что никто, кроме самого Человека, не несет за нее ответственности.

— А за Человека несешь ответственность ты, Ангел.

— Человек мой — крест мой. Как можно требовать благодарность от тесаной древесины? Человек без Ангела жить не может. Это истина. А сможет ли Ангел оставить Человека без помощи и защиты? Скажи, если знаешь ответ.

— Стоит ли жить, мой Ангел, если нечего тащить на Голгофу? Зачем дорога, если она не ведет к распятью? Древесине-то все равно, а тебе? Кем ты храним, если не человеком неблагодарным? Кем ты любим? Кем ненавидим? Тебе не будет скучно, мой Ангел, когда ты оставишь нас на земле? Тебе не страшно, что грех неблагодарности может стать твоим грехом?

— Что дано пастуху — не дано барану.

— А что тебе дано, пастух? Что ты имеешь такого, что навредит здоровью барана? Кусочек сыра за пазухой? Если бы бараны ели твой сыр, они сидели б с тобой за одним столом, говорили на одном языке и читали общую Библию.

— Тот, кто хочет говорить на моем языке, должен научиться его понимать. Тот, кто читает со мною Библию, должен уметь видеть то, что написано, а не фантазировать между строк.

— Тот, кто хочет пасти баранов, мой Ангел, должен вставать до восхода Солнца и не спускать глаз с отары. Пока ты дремал в раздумьях, Человек сам придумал, как защитить себя от волков и от угрызений совести. Чего только не придумал Человек, пока жил с тобой. Чего только не понял о себе самом и о том, кто держит кнут над его спиной. И о том, кто манит пряником в пропасть. Хочешь знать, Ангел, корень самых тяжких грехов, перед которым меркнет черная неблагодарность. Я тебе сообщаю: не надо быть таким обидчивым. Самый тяжкий грех высшего существа — это затаить обиду на существо неразумное. Затаить и культивировать обиду в душе, вместо того чтобы простить и помочь.

— Как же помочь тебе, Человек, привыкший к одиночеству во Вселенной?

— Будь со мной, Ангел. Скрась мое одиночество. Вселенная — все, что у меня есть. Больше пригласить тебя некуда.

Никто не спал этой ночью в доме Боровских, кроме его сиятельства. Граф не изменил своей детской привычке. Когда все улеглись, он проник в опочивальню Мирославы и уснул на ее кровати. Графиня дождалась, когда крошка увидит сон, и вышла из комнаты. В ту ночь, кроме графа, в доме никто не ложился. Все сидели по комнатам. Даже маленький Лео, выспавшись за день, читал в библиотеке книгу. Несколько раз Розалия Львовна подбегала к форточке, распахнутой сквозняком, и долго глядела на двор. Натан Валерьянович чаще обычного выходил покурить. В лаборатории тихо играла музыка, потому что Оскар не мог найти себе места.

— Не открывайте дверь, — попросила Юля. — Она скрипит. Вылезайте через окно, идите к дороге, я оставила машину на шоссе, — девушка раскрыла окно.

Графиня не стала спорить, в точности выполнила указания. Улица, когда-то густо населенная дачниками, не имела даже жалкого фонаря. Дорога, когда-то асфальтированная, покрылась ямами. Небо освещал луч прожектора. То собирался в тонкую нить, то разворачивался воронкой. «Осторожно! Дикие пешеходы» — предупреждал плакат на обочине. На дорожном знаке был изображен волосатый человек с топором, как строгое предупреждение, что остановки, стоянки и пикники в зоне представляют опасность.