Карина Демина - Наират-1. Смерть ничего не решает

— Зачем вам это? — спросил Лылах, отстраняясь. Увиденное не впечатлило, сам эксперимент, впрочем, тоже. Он ожидал чего-то более зрелищного, что ли?

— Во-первых, это интересно. Во-вторых… Кто знает, возможно совсем скоро я узнаю, как и почему работает здоровое сердце. Тогда станет ясно, почему не работает больное. И как заставить его работать. Или как заменить? Увы, имею слабость к глобальным проектам.

— К слову о проектах, что вы думаете о сцерхах? Конечно, они не столь интересны, как свиньи, но не собираетесь ли лично взглянуть? Пополнить коллекцию? — Лылах прошелся по лаборатории и остановился перед шкафом, на полках которого теснились емкости с плотно притертыми крышками. В мутноватой, оседающей на дно белыми хлопьями жидкости плавали органы.

Кырым, заметив интерес, любезно открыл шкаф. А заодно и на вопрос ответил:

— Сцерхи? Боюсь, у меня не будет времени заняться ими лично, но я вполне доверяю Ирджину. Замечательный специалист. Вполне сможет подобрать пару экспонатов, если, конечно, будет из чего выбирать. Осторожнее, это ценный экземпляр.

Лылах поспешно вернул на место склянку. Он и в руки-то взял, только чтоб получше разглядеть младенчика со сплюснутою головой.

А Кырым, как показалось, нежно поправил емкости и запер дверцы шкафа.

— Редкость, всего-навсего очередная редкость. Знаете, есть животные, которые гораздо ближе к людям, чем свиньи. Но вернемся к главному.

Хан-кам впервые за встречу посмотрел в глаза Лылаху и продолжил:

— Буду предельно откровенен: я сделаю все, что в моих силах, чтобы тегин сохранил разум и мог провести окончательные переговоры и подписание. Благо у меня пока получается. Можете так и доложить кагану. Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы и успокоил хотя бы немного? Если так, то меня ждет очередной эксперимент. Мне было приятно работать с вами.

У хан-кама серые глаза — нечистый цвет, дурная примета, еще один повод для сплетен и слухов. Впрочем, слухам Лылах не верил. Слухи Лылах создавал. Но на данный момент у него имелись совсем иные заботы.

Камин нещадно чадил, заполняя узкий зал дымом. И тепла давал куда меньше, чем угли жаровен, расставленных вдоль стола по приказу Хэбу.

— Крохи былого величия. Но милостью богов я буду рад разделить их с вами, — сказал старик в самый первый день. — Лишь надеждою живы…

Насчет надежды он, конечно, поторопился. На ней одной и ноги протянуть недолго, если без хлеба-то. Но хлеб имелся, и сыры, и репа, и даже мясцо с вином. А для коней — овес и сено. Не так беден и убог был ханмэ Мельши, как Бельту показалось вначале. Но камин все ж чистить надобно, а то и угореть недолго: старик вон кашляет, да так, будто уже в гости ко Всевидящему собрался. Хотя нет, это демоново отродье еще всех переживет. Хоть с виду еле-еле дышит, а Орина за пару деньков приручил, привязал к себе внучкой. И прочим приют дал, а те и рады. Ну, кроме Ласки, конечно. И Бельту бы радоваться, что в тепле да на довольствии, но вот жжет душу, точно глаза от дыма.

Недоброе место Мельши, умученное. И ведь прежде-то, по всему, крепкое хозяйство было: не только овины, амбары, скотный двор да конюшня имелись в замке, но стояли на заднем дворе и кузня, и пивоварня, и сукновальня, и кожевенный дворик, под навесом которого так и остались растрескавшиеся, потемневшие от дубильных растворов, бочки. Теперь среди всего этого обреталась тощая скотина да худые люди без надежды в глазах. Помирал Мельши. И в самом его сердце ножом торчал Понорок. Запечатанный, и цепи ржавые. Вряд ли их трогали с тех самых дней, когда на глазах у нестарого еще Хэбу заклепали толстыми костылями. К Понорку Бельт подошел только однажды, а после клял себя почем зря: близость к наклоненной башне разбередила шрам, и с тех пор тот ныл чуть ли не каждый день.

Вот и сегодня, сидя за столом, бывший камчар старался не вертеть головой. И снова твердил про себя, что иного пути нету, а холодный замок всяк лучше холодного леса.

— За тот благословенный день, когда случилось мне встретить по пути домой судьбу и надежду. — Хэбу поднял кубок. Он сидел на дальнем конце длинного стола, усадив Майне и Орина по левую руку, а по правую — Ылым, мать девушки. Бельта и Ласку отделяло от них добрых десять локтей столешницы, на которой терялось полдюжины блюд и кувшинов.

С самого начала повелось, что прочих ориновых товарищей в залу не пускали, отведя место на черной половине, но поскольку еды и питья давали вдосталь, то разбойники сим неравенством особо не тяготились. Пытался Хэбу спровадить и Ласку, да только зря, та мигом вспомнила про право рождения, благородную кровь и то, что раньше она сама побрезговала бы подобным столом. Впрочем, решающим аргументом стал-таки нож, приставленный к горлу слуги, пытавшегося прогнать девушку. А поскольку челяди в замке и без того не хватало, вопрос замяли.

— Правду говорят, что Всевидящий каждому чертит свой путь.

— Для некоторых старых козлов слишком долгий, — фыркнула Ласка, вонзая нож в кусок мяса, да так, что пробила глиняную тарелку. Снова набралась. Вино-то хоть и разбавленное, но крепкое, а она сегодня пьет и пьет.

Это от ревности. И от безделья: нечем заняться в Мельши, кроме как жрать, спать да собак стравливать. Хотя нет, работы полно, справному хозяину на несколько лет, только кто возьмется? Хрипун? Дышля? Равва? Все работнички как на подбор, один одного рукастее.

— Знак великий дан был, что не отвернулся Всевидящий от нашего рода, подарив ему надежду!

Майне потупилась, Ылым же наоборот сидела прямо, глядя точно перед собой. Чуднáя она, Ылым, дочь Хэбу, хозяйка Мельши. За все время Бельт и двух слов от нее не услышал, а старик в первый же день извинился за то, что дочь его давно и безнадежно хворает. Нет, на вид Ылым здорова и даже красива: статная, высокая, правда, те волосы, что из-под платка выбиваются, седы, но лицо молодое, чистое да умиротворенное. И четки постоянно с собой носит, но не молится, а просто перебирает бусины, гладит черно-белый кругляш Ока. А на дочь свою не глядит даже. Ну да теперь есть, кому поглядеть.

Майне хороша, хоть и не в мать пошла. Тонкая кость, необычно светлая для наир кожа и тяжелый волос, черноту которого подчеркивает алая с желтым перышком шапочка. И в цвет ей старого кроя платье, с высоким воротником и длинными, до самых кончиков пальцев, рукавами. Расшит наряд желтыми речными раковинами, но видно, что крепко ношен.