Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

Лица десяти сделались сердитыми, и они ужасно закричали:

— Блаерде Шай Альфенио Касбуе Горфонс Альбуй — фрио!

Они вдесятером уехали, двигаясь намного быстрее людей, и случившееся впоследствии в Пуактесме надолго стало историей весьма страшной, чтобы ее слушать, но которую тем не менее слушали повсюду.

Мануэль не был свидетелем событий, послуживших основой всех этих рассказов, а сидел в ожидании на берегу моря. Но землю тошнило, и рвота вздымалась под израненными ногами Мануэля, и он видел, что бледное, булькающее, блестящее море, похоже, подобострастно уползает от Пуактесма. А в Бельгарде, Нэме, Сторизенде и Лизуарте и во всех остальных укрепленных местах высокие воины Асмунда увидели тот или иной гневный лик, появившийся с моря, и многие умерли очень быстро, как всегда происходит, когда кто — либо возрождает заброшенные сновидения, и ни один из норманнов не умер в узнаваемом человеческом облике.

Когда до дона Мануэля дошли известия, что спасение Пуактесма завершено, он снял оружие и принял подобающий вид, надев белый камзол из камчатного полотна и пояс, украшенный гранатами и сапфирами. Через левое плечо он перекинул перевязь с бриллиантами и изумрудами, на которой висел незапятнанный кровью меч, которым он победил здесь так же, как и на Врейдексе. Поверх всего он набросил малиновую мантию. Затем бывший свинопас спрятал свои еще не до конца залеченные руки в белые перчатки, из которых одна была украшена рубином, а другая сапфиром, и со вздохом Спаситель Мануэль (как его звали впоследствии) вошел в свое царство, а жители Пуактесма приняли его с гораздо большей радостью, чем он их.

Так дон Мануэль оказался заточенным в собственном замке и в высшем сословии, откуда он не мог с легкостью освободиться, чтобы отправиться в путешествия, увидеть пределы этого мира и их оценить. И говорят, что Сускинд в своем низком дворце с красными колоннами удовлетворенно улыбнулась и приготовилась к будущему.

Пуактесме рассказывают прекрасные истории о деяниях, как совершенных Спасителем Мануэлем, так и тех, к которым он побуждал в дни своего правления. Также повествуется о множестве событий, которые кажутся невероятными и потому не включены в эту книгу. Старые песни и былины были склонны сделать из лучшей поры графа Мануэля необыкновенный золотой век.

В самом деле, Мануэлю и воинам, которых он собрал вокруг себя, — среди них Хольден, учтивый Анавальт, ольдермен Котт, Гонфаль и Донандр превосходили других, но все были отважны, — приписывалось такое множество славных подвигов, что трудно понять, как за такое короткое время произошло настолько много событий. Но пуактесмские сказители давно привыкли говорить о каком — либо прекрасном поступке, не имея намерения ввести в заблуждение: «Так бывало в дни графа Мануэля», что дань уважения вскоре стала восприниматься как датировка. Вот так хронология оказалась переиначена, его известность еще больше возросла, слава дона Мануэля стала магнитом, притягивающим к себе душевное величие других дней и лет.

Но здесь нет нужды говорить о подобных легендах, поскольку эти истории повсеместно записаны. Некоторые из них, возможно, правдивы; другие определенно нет. Но бесспорно, что власть, благосостояние и репутация графа Мануэля неуклонно росли. Теперь короли являлись его сотоварищами, и бывший свинопас каким — то образом оказался в числе уважаемых родственников императоров. А госпожа Ниафер, жена великого графа, повсюду признавалась, безо всякого опровержения с ее стороны, дочерью покойного варварийского султана.

Гуврич — Мудрец нарисовал древо, показывающее происхождение госпожи Ниафер от Каюмарса — первого из всех царей, первого, кто научил людей строить дома. И это древо висело в большом зале Сторизенда.

— Даже если тут и там могли вкрасться какие — то ошибки, — сказала госпожа Ниафер, — оно выглядит отлично.

— Но, моя милая, — сказал Мануэль, — твой отец не был варварийским султаном. Наоборот, он был помощником конюха в Арнейском замке, и вся эта родословная — нелепая фальшивка.

— Вот я и сказала, что тут и там могли вкрасться ошибки, — спокойно согласилась госпожа Ниафер, — но суть в том, что эта штука на самом деле отлично смотрится, и, полагаю, даже ты этого не отрицаешь.

— Нет, я не отрицаю, что эта красочная ложь подходит к интерьеру зала.

— Вот, ты же сам видишь! — победно заявила Ниафер, и после этого ее новое происхождение никогда не ставилось под вопрос.

А между тем дон Мануэль послал гонцов через моря и земли к своей единоутробной сестре Мафи в Рагнор, прося ее продать мельницу за сколько удастся. Она послушалась и привела ко двору Мануэля мужа и двух сыновей, младший из которых позднее стал Папой Римским. Мануэль пожаловал мельнику свободное поместье Монтор, и впоследствии никогда нельзя было найти более величавой и изысканной дамы, чем графиня Матфиетта де Монтор. Она по — прежнему постоянно говорила о том, что подобает ее родственникам при их положении, но уже совсем по — другому. И она поладила с Ниафер, как и можно было ожидать, но не больше.

А осенью первого года правления Мануэля (сразу после того, как дон Мануэль привез в Сторизенд Скотийский Сигил в качестве добычи после первой своей знаменитой схватки с Пловцом Ориандром) аист принес Ниафер первого из обещанных мальчиков. Из — за выражения лица его назвали Эммериком: в честь отца Мануэля. И именно этот Эммерик впоследствии долго и замечательно правил в Пуактесме.

Так что дела у дона Мануэля процветали, и ничто не тревожило его душевный покой, если б не чувство ответственности за культ Слото-Виепуса, поклонение которому теперь возрастало среди многих народов. В Филистии Слото-Виепусу теперь открыто поклонялись в залах суда и храмах, а все остальные вероисповедания и любое приличие были задушены обрядами Слото-Виепуса. Повсюду на западе и на севере его последователи произносили хвастливые речи и совершали безумные проделки, и вскоре все это принесло большой вред. Но если это втайне и тревожило дона Мануэля, граф здесь, как и везде, проявлял с лучшими намерениями свой бесценный дар держания языка за зубами.

Никогда не говорил он и о Фрайдис, хотя записано, что, когда пришли известия о ее кончине, в Тимхэре под игом друидов и сатириков, дон Мануэль молча зашел в Комнату Заполя и его не было видно целый день. То, что в подобном одиночестве он плакал, маловероятно, ибо его суровые ясные глаза забыли такое занятие, но весьма вероятно, что он многое вспомнил, и отнюдь не все, по его мнению, делало ему честь.