Андрей Дмитрук - Сувер

— Инкэри уже на месте, Неименуемый. Скоро он приступит к основному делу.

…Молодой человек с любопытством глядел на небо. Низко над проспектом, над серыми башнями плыл клин кораблей. Летели грузовые баржи, трёхтрубные, широкодонные; можно было различить ряды заклёпок на брюхе и каркасы полупрозрачных крыльев.

Баржи ушли за кровлю, оставив медлительные реки дыма и затихающий сумрачный рокот. А связист всё смотрел им вслед, лихорадочно припоминая: зачем это он вдруг передал своё место у панели напарнику и отправился в центр столицы? Что он тут делал, да ещё на дежурном парокате? Нет, положительно надо отдохнуть — и как следует встряхнуться ночью…

— А это ремесло, брат, у нас ещё от тех идёт, кто Солнцебога высекал. Мастер передаёт ученику, тот — своему, и так до сей поры.

Сидя на лавке у обеденного стола, Ратхай внимательно следил за гостем. Со двора нёсся озорной перестук, это подмастерья сколачивали навес для воздушной ладьи, — она теперь стояла в усадьбе у ганапата.

Инкэри в который раз обходил горницу, останавливаясь и молча восхищаясь каждым деревянным раскрашенным рельефом, — а ими были сплошь заняты простенки между окнами.

Наконец, указав на особо выразительную группу, — дед-валунник в серой круглой шапке со своей тоненькой внучкой-каменицей кормят угревшихся на глыбе ящериц, — гость промолвил:

— Да, истинное художество. У нас такого не сыщешь. — Щёлкнул длинными белыми пальцами, подыскивая слово. — Это — тёплое.

Отпив из кружки ядрёного пива, Ратхай вытер усы:

— Не устаю я дивиться на тебя, человече! Вот, слушаю и думаю: как ты умудрился выучить наш язык? Ведь раньше здесь не бывал… не бывал?

— Нет.

— Ага. А говоришь свободно, да не так, как простые мужики говорят, а, к примеру, как наши виданы или священники.

Присев к столу, Инкэри также отхлебнул пива, разломил кусок чёрного пахучего хлеба.

— Когда мы, купцы, отправляемся в чужую землю, — готовимся хорошо. Есть способы — за день, за два изучить любой язык.

Ганапат пристально разглядывал лицо гостя — узкое, почти бескровное, с короткой чёрной, будто опалённой, бородой, обегающей щёки, и такими же волосами до плеч. Инкэри был в своей домашней одежде: тесно облегающей рубахе цвета свинца и мягких узких брюках.

— И другое мне дивно, брат. После свадьбы, после двух таких дней да двух ночей бессонных — и покрепче тебя мужик свалился бы. А ты, гляжу, свеженький да весёлый, девок щиплешь.

— Ха! — Чужак передёрнул плечами. — Дни-то нынче с воробьиный нос — раз, два, и прошёл.

— Зато ночи длинные.

— Ну, они вроде и тебе нипочём. Ещё, помнится, наутро третьего дня молодых из спальни встречал с полной чарой!..

Тёмно-синие, смеющиеся глаза Инкэри, почти не мигая, смотрели на ганапата. Каждый раз, когда чужестранец глядел в упор, что-то сжималось в Ратхаевой груди и предательски холодел лоб. Вот и сейчас. Чтобы скрыть непонятную тревогу, Ратхай молодецки крякнул и подбоченился:

— Э-э, брат, я — другое дело! Начинал-то ведь кем, — простым рудокопом. Рудознатцы меня до сих пор старшим считают. Меня бревном не свалишь. А вот ты-то… чем держишься?

Выпятив губу, снисходительным взглядом окинул хозяин узкоплечего, хрупкого с виду альда. Тот, мигом надев на лицо улыбку, пояснил:

— А у нас закалка особая. Мы много чего можем.

И от этих слов, должно быть в шутку сказанных, вновь защемило в груди у ганапата.

Несколько дней назад, когда, дымя и грохоча, спустился под Гопаларом летучий корабль и вышел из него одинокий кормчий, — старейшины градские, увидев, что перед ними не бог и не губитель-подземец, послали скликать разбежавшийся народ. Люди не без опаски собрались вновь — и увидели Инкэри, в его чёрном плаще из тонкой кожи, в узком сером кителе с серебряным шитьём и брюках, заправленных в высокие сапоги. Постояли вокруг, посудачили… и страх начал сменяться жгучим любопытством. Улыбчивый летун, тонкий в кости и сутуловатый, скоро почти перестал внушать опасения, — тем более, что приветствовал всех на отличном языке суверов.

Подобных людей во граде не видали, — а пришествие с неба, на дымной и шумной штуковине, делало чужака вдвойне странным. Но хмельное веселье свадьбы скоро стёрло все остатки излишнего почтения или испуга. Ещё Сурин заповедал: каждого гостя встречай, как посланника богов. Итак, летуна из незнаемых заморских стран поначалу обнял и трижды расцеловал старший гопалан Йемо. Может, и почуял священник нечто тревожное в госте; по крайней мере, вдруг отпрянул и долго вглядывался в беспечные синие глаза чужого… но всё же сказал приветственные слова. Затем пришельца в медвежьи объятия сгрёб Ратхай — и, наконец, его облапило, похлопало по спине и расцеловало такое количество градчан, что, казалось бы, у невысокого худенького чужака и ноги должны были подломиться. Однако стоек был чернобородый: отвечал на все ласки, девушек охотно целовал в ответ и позволил отвести себя во град, на сходбище, где гостя и усадили за почётный стол, рядом с выборными и духовными главами Гопалара. К служителям Солнца присоединились священники из других градских храмов: в зелёном с золотом — славители Матери Сырой Земли, в сине-алом — Стреловержца Перкуна, в голубом с серебром — Сумы-Луны.

Кажется, немалое впечатление произвёл на гостя Вечевой дуб, и сейчас, в середине месяца листопада, ещё почти зелёный, ветвями дотягивающийся до краёв сходбища. Под сенью дерева-великана спешно накрывали расставленные покоем столы: перекладина П едва не упиралась в двадцатиобхватный морщинистый ствол. Хозяйки, старшие дети, ученики мастеров и подмастерья носили спешно из домов полные блюда, корчаги, сулеи. Весь град готовил и собирал снедь на свадебный пир, и без малого всё его взрослое население уселось теперь за накрытые столы, за белые скатерти с вышитой каймой по краю.

За стол-перекладину, вблизи новобрачных, между Йемо и Ратхаем усадили пришельца; налили ему вина в дедовский серебряный, чеканный кубок, подвинули несколько блюд — с жарким, с рыбой, с козьим сыром и влажной зеленью. И вот, поднявшись, кубок держа, как положено, — против плеча, летун представился: Инкэри гур Эрф из страны Альдланд, что лежит на островах среди Западного океана, путешественник и купец.

Ничего похожего на деньги в Сувере не знали, в каждом граде — всё, что делали ремесленники или пожинали землепашцы, старейшинами, при участии веча, распределялось по справедливости. Однако был и обмен между семьями: заказав мастеру нужную вещь, уговаривались, сколько за неё отдать зерна, мёда или чего иного; бывало, что платили и отработкой в поле или на усадьбе. Живо шла мена между градами; для того и корабли ходили по Ардве, по другим суверским рекам, вдоль морских побережий; и ездили по дорогам возы, запряжённые волами, а при особо грузной клади — индриками; и шумные ярмарки собирались в долгую зимнюю ночь, при свете тысяч костров и факелов, чтобы встряхнуть и развлечь народ, придавленный трёхмесячной мглою. В одних местах родила щедро пшеница, в других грунты были тощи, зато водилась горшечная глина. Там жили добрые коневоды, но лучшую сбрую кожевники шили за двадцать днищ. Потому и существовали братства купцов; и вели они своё дело, меняя одно на другое, чтобы ни в одном селении суверов не было нехватки необходимого. Лишь обмена с другими странами не знавали до сих пор, — а его как раз и предложил Инкэри.