Маргарита Дорогожицкая - Неразрешимое бремя

— Вы должны понимать, госпожа Хризштайн, что переодень вы меня хоть в матроса, это все равно не скроет того, кто я есть. — И он распустил тугой хвост своих волос, что блестящей черной волной лег ему на плечи.

Только служителям Святого Престола разрешалось носить длинные волосы, причем их длина и прическа были строго регламентирована для разных санов и епархий, что позволяла церковникам узнавать друг друга и избегать неловкостей при общении вне официального представления. Теперь господин инквизитор, очевидно, вообразил, что победил в споре, потому что он развернулся, на ходу ослабляя галстук и расстегивая жилетку, и отправился в спальню. Я же стояла, едва сдерживая истерический хохот. Потом подошла к кофру и вытащила то, из-за чего Антон оббегал весь город, но все-таки достал.

— Не торопитесь, господин инквизитор, — я стояла в проеме двери, пряча за спиной свое сокровище. — Неужели вы всерьез решили, что все так будет так просто?

Я подошла к нему, вглядываясь в отражение его глаз в зеркале, перехватила копну волос в хвост:

— Неудобство ведь легко устранимо, верно? Решается парой взмахов ножницами-, не так ли?

Невозмутимость красавчика наконец дала трещину, он яростно сверкнул глазами и в бешенстве обернулся ко мне:

— Уймитесь наконец! Единый видит, я долго терпел ваши капризы, но всему есть предел! Убирайтесь!

Он развернулся обратно, сорвал с себя галстук и продолжил расстегивать жилет. Я все-таки не выдержала и зашлась в хохоте, уткнувшись лбом ему в плечо. Красавчик досадливо передернул плечами, освобождаясь от моего прикосновения и скидывая с себя жилет.

— Полноте вам, успокойтесь, — я примиряющее похлопала его свободной рукой по плечу и добавила вкрадчиво. — Я придумала другое решение.

Скрутила его волосы в тугой пучок, достала из-за спины парик ярко-рыжего цвета и надела на оторопевшего господина инквизитора, аккуратно расправив пряди на макушке.

— А знаете, рыжий цвет вам даже к лицу…

Он прикрыл глаза на пару секунд, потом сорвал с себя парик и швырнул его на пол:

— Священнослужителя запрещено носить подобные вещи, и вам это должно быть прекрасно известно. Я не собираюсь позориться, как бы вам этого не хотелось!

Вот упрямец. Я подняла парик и брошенные вещи, развернула его к зеркалу и кивнула на его отражение:

— Господин инквизитор, — он попытался сбросить мои руки, но я крепко сжала его плечи, встала на цыпочки, чтобы быть вровень с его лицом и сказала, аккуратно подбирая каждое слово. — Я ведь о вас забочусь. Нам необходимо попасть в заведение госпожи Розмари под видом клиентов, чтобы узнать то, чего она в жизни не скажет на официальном дознании. Вы можете идти в своей мантии, пожалуйста. Только я ведь все равно оберну ситуацию так, что вас примут за клиента, что пришел позабавиться с девочками. И вы будете краснеть уже не как целомудренный праведник, а как представитель Инквизиции, что позорит ее своим недостойным поведением.

— Так вы мне одолжение делаете? Вы думаете, в вашем дурацком наряде меня никто не узнает?

Я накинула на него жилет, потом развернула красавчика и объяснила, завязывая ему галстук:

— Люди в основной своей массе довольно поверхностны, глупы и невнимательны. В глаза бросаются яркость и нелепость костюма, ярко-рыжий цвет волос отвлекает внимание от лица, что делает вас практически не узнаваемым. Даже если кто-нибудь из девиц заведения госпожи Розмари и видел вас на процессе, то едва ли они узнают ваше лицо. Поверьте, все будут смотреть на ваш…

Я замялась, подыскивая слова помягче.

— Скажем так, на вашу мужественную фигуру… Поехали, мы и так по вашей милости запаздываем.

В экипаже Кысей продолжал хранить возмущенное молчание, уставившись в окно. Я разглядывала его гордый профиль и раздумывала, стоит ли спрашивать про колыбельную. Наверняка он должен знать слова, если вспомнил мотив. Я уже открыла рот, чтобы задать вопрос, как он опередил меня, нарушив хрупкую тишину:

— Это ведь вы дали яд Анне Малко? — и посмотрел на меня с нескрываемым отвращением.

Я слегка прикрыла глаза и вытянула ноги на сиденье напротив, прямо рядом с ним. Корсет ужасно жал, совсем отвыкла от его мучительного изящества.

— Я жду ответа! — красавчик раздраженно хлопнул меня по сапогу, избавляясь от неприятного соседства.

Я лениво приоткрыла глаза и насмешливо сказала:

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — и зевнула.

Глаза инквизитора потемнели.

— Вы лжете, и даже не пытаетесь делать это хорошо. Вы толкнули бедную девушку на смерть, чтобы заполучить состояние ее матери. У вас есть хоть что-то святое?

— А-а, то есть в церковной больничке ее ждала бы счастливая и беззаботная жизнь? Особенно учитывая размеры состояния ее матери и лакомые церковные земли… Вообще-то, господин инквизитор, если бы я не согласилась помочь ей, она бы не пошла в суд. Сказать, где бы сейчас была ваша колдунья?

— Довольно! Это не оправдание. Самоубийство — тягчайший грех, проистекающий от малодушия и безверия. Своим бегством от страданий, что выпали на ее долю, она лишила себя возможности покаяния, вместо того, чтобы найти в себе силы и обратиться за помощью к Единому. А вы ей потакали! Потому что вам это было выгодно…

Я пересела на его сторону и взяла красавчика под локоть.

— Знаете, господин инквизитор, все эти глупости про грехи и веру меня мало трогают, но я честно пыталась ее отговорить. Потому что считаю, что убивая себя, человек расписывается в собственной слабости, словно говоря окружающему миру: «Ты победил!». Пока живешь, пока дышишь, надо бороться. Жить назло врагам. Вся наша жизнь — это непрекращающаяся борьба. И знаете, кто выигрывает в этой борьбе?

Инквизитор отстранился, с жалостью посмотрел на меня и покачал головой.

— Тот, кто не сомневается в победе. Но Анна расписалась в собственном поражении, понимаете? Вы всерьез думаете, что она бы не нашла возможность покончить с собой в больнице? Например, просто отказавшись принимать пищу?

— Как же вам живется без веры в душе, с одной лишь ненавистью и болью? — Кысей испытующе вгляделся мне в глаза, словно действительно силился проникнуть в мои мысли.

По крыше экипажа забарабанили тяжелые капли дождя. Я вздохнула и обеспокоенно выглянула в окно, мы уже почти приехали.

Бордель с гордым названием «Бухта любви» располагался на набережной, недалеко от приличных пансионов и роскошных домов знати, занимая двухэтажное каменное здание с вычурной вывеской. Вывеска была театральная, свидетельствовавшая о том, что заведение претендует не только на удовлетворение низменных плотских желаний требовательной публики, но еще и является сосредоточием интеллектуальных удовольствий. Экипаж заехал в арку, где расторопный прислужник тут же открыл над нами широкий зонт.