Маргарита Дорогожицкая - Неразрешимое бремя

— Возможно, хотя в оригинале легенды Лорелей — светловолосая красавица…

— Я не помню этой легенды…

Лидия искоса взглянула на меня и коварно улыбнулась:

— Правда? Значит, надо будет сводить вас на их постановку. Интересно, как они…

— Увольте! Я лучше поищу текст в читальне!

Неожиданно Лидия стала напевать, ее нежный голос цеплял за живое, тоскующая ласка матери по нерожденному ребенку, божественная кротость и смирение, трепет маленького сердца, все это было настолько ощутимо! У Лидии определенно талант, но насколько же не вяжется этот светлый образ с ее поведением!

— Скажите мне, господин Тиффано, откуда вы узнали, что это колыбельная? Слов не было, а мелодия скорей похожа на церковные песнопения.

Я уставился на нее в замешательстве, она, что, издевается надо мной?

— Впрочем, меня не интересует, откуда вы знаете, мне нужен остальной текст колыбельной! Вы же должны его помнить?

Ей-богу, она издевается! Как можно не знать колыбельной Мертвых земель?

— Госпожа Хризштайн, ваши шутки неуместны, по крайней мере!

— Какие еще шутки? — недоумение в ее прозрачных глазах выглядело очень искренним, но я также помнил про ее актерские таланты.

— Вы сейчас станете убеждать меня, что не знаете колыбельной Мертвых земель? — фыркнул я зло. — Которую знает каждый ребенок? Которая исполняется на каждое изморозье? В церквях, в домах, на улице? Неужто ваша матушка вам ее никогда не пела? Вы же утверждали, помнится, что у вас абсолютная память!

Глаза Лидии помертвели и стали почти темными. Она вцепилась в мой галстук, дернула меня к себе и прошипела:

— Мне нужны слова песни, немедленно!

Как можно их не знать? Хотя если предположить у нее душевное забытье с острыми провалами памяти, то… Но нет, все равно не получается, такой больной начисто забывает целые куски жизни и слабо держит в памяти последние события… Я отцепил ее руку:

— Успокойтесь, госпожа Хризштайн. Не надо так злиться по пустякам. — Я продекламировал текст на память. — Кажется так, хотя возможно, мог ошибиться в некоторых словах. Но я все равно не понимаю, как можно не знать эту колыбельную? И с чего вы вдруг заинтересовались? Колыбельную пела мертвая девушка?

Лидия села на кровать, опять страдальчески скривилась — вот что за упрямство, зачем надо мучить себя корсетом? или она специально себя доводит?

— Когда будут результаты вскрытия, я уверена, обнаружится, что Ивонна была беременной. — произнесла она отстраненно.

— Почему вы так решили? Из-за колыбельной?

Лидия опять вскочила на ноги.

— Не только. В моем видении она баюкала свои внутренности, стянутые в один тугой комок…

Я невольно сглотнул, в горле пересохло.

— … Который протягивала мне и все спрашивала, сынок или дочечка! — Лидия смотрела в пустоту. — Вот именно поэтому я и не понимаю! Почему она не сопротивлялась? Ведь наверняка знала о своей беременности, а в таком состоянии женщина будет сопротивляться вдвойне яростней, за себя и за дитя…

— Но ведь вы сами сказали, что странности дела можно объяснить только колдовством. Так что же вас удивляет? — я искренне недоумевал, почему она так дотошно копается в деталях.

— Господин инквизитор! Колдун ведь не всемогущ. Как правило, его сила ограничена его же собственным демоном и обычно проистекает от тех желаний или страхов, что толкнули колдуна в свое время за грань. Вспомните грибную колдунью, вы же видели тогда в подвале ее демона?

Я содрогнулся от неприятных воспоминаний. Образ мерзкой старухи, тянущей руки к Лидии, навсегда запечатлелся в моей памяти и долго еще потом терзал меня в кошмарах.

— Ее демон обладал силой старить других и вытягивать из них жизненные соки, прорастая зловонными спорами. Милые грибочки были, ничего не скажешь! — Лидия покачала головой. — Но больше ничего колдунья делать не умела, понимаете?

— Но возможно, что этот колдун или колдунья умеет подчинить волю человека как при жизни, так и после смерти? — мне казалось такое предположение вполне разумным.

— Подчинить волю, говорите? Настолько, чтобы подавить желание жить? — Лидия вскинула на меня прищуренные глаза. — Господин инквизитор, — ее голос стал мягким и вкрадчивым, она подошла ближе. — Вы же верите в Единого?

— Конечно, что за глупый вопрос?

— Верите в его бесконечную милость к своим созданиям?

— Да, госпожа Хризштайн… — она оборвала меня на полуслове:

— Верите в то, что праведники получат по заслугам?

— Да, верю! — с вызовом ответил я, недоумевая, к чему она ведет.

— Верите в то, что зло непременно будет наказано?

— Конечно.

— Верите в то, что вам непременно надо меня поцеловать?

— Да, верю, — кивнул я. Мне вдруг показалось весьма разумным и естественным подойти к ней ближе, коснуться нежной прозрачной кожи, вглядеться в серебристую радужку глаз, заметить светлую трогательную ресничку на правой щеке, провести по ней большим пальцем, смахивая в пустоту, окунуть руки в золото волос, притянуть к себе ее голову, совсем близко, так чтобы наши дыхания смешались… И только, когда до ее губ оставалось полвздоха, когда замерло сердце, у меня вдруг защипало в носу, и наваждение рассеялось. Я оттолкнул Лидию от себя, развернулся с колотящимся сердцем, сдерживая чихание и недоумевая, как такое могло случиться, ведь был уверен, что…

— Никогда так больше не делайте! — выдавил я зло.

Лидия подошла и прижалась к моей спине, я резко отстранился.

— Теперь вы видите, господин инквизитор, что волю человека не так просто подчинить. Тем более, волю к жизни. И заметьте, несмотря на ваше желание меня поцеловать…

Я возмущенно вскинулся, но Лидия обошла меня кругом и заглянула испытующе в глаза:

— Не надо обманывать, себя, по крайней мере. Так вот, несмотря на это, вы нашли в себе силы противостоять наваждению. И пусть это был простенький прием, которым владеет любая гадалка или мошенница, но заставь я вас пырнуть себя ножом, уверяю вас…

— Это так вы зачаровали стражника? — вспомнил я его пустые глаза и содрогнулся.

— Конечно, — кивнула она. — В этом нет ничего особенного и тем более колдовского. Просто знание особенностей человеческого восприятия, хотя Антон мне и не верит.

Лидия печально улыбнулась, а я все никак не мог отделаться от так называемого простенького наваждения. Я смотрел на нее и горько жалел, что опомнился в последнюю секунду. Если бы только… Я посмотрел на свою руку, на палец, к которому прилипла ресничка, смахнул ее и встряхнул головой, словно навязанное желание было досадной мошкарой, которая кружилась возле моего лица.

— Достаточно всего лишь подцепить жертву на крючок согласия, то есть, на те понятия, которые она принимает как безусловные. У стражника это была собачья преданность капитану, у вас же непоколебимая вера в Единого…