. Ганнибал - Лиловый (I) (СИ)

-- Потому что наше мышление чуждо вашему, -- заметил Исан с отстраненным видом, глядя перед собой. -- Вы, люди племен, привыкли решать, ориентируясь на собственные эмоции и какие-то не совсем понятные мне мотивы вроде обычаев, поэтому мой образ мыслей кажется вам инородным. Логически рассуждая, я пришел к выводу, что ты подозреваешь этого человека, иначе ты не спрашивал бы меня о таких вещах. Я должен отметить для тебя и следующее отличие между мной и ним: я полагаю, наш проводник принимает свои решения, отдавая предпочтение логике вперед эмоций. Тогда как у меня эмоций вовсе нет. Он может выбирать между логикой и эмоциями, мне выбирать не приходится.

Острон задумался и какое-то время шел молча, осмысливая сказанное Исаном. Тот спокойно ждал. Потом нари произнес:

-- Отчего у тебя нет эмоций, Исан?

-- Потому что Асвад не наделил меня ими, -- вопреки словам, в голосе белоглазого промелькнуло какое-то чувство. -- Точнее сказать, Асвад отобрал их у меня.

-- Как он это сделал?

-- Я не знаю, -- ответил Исан. -- Я просто ничего не испытываю. Возможно, когда Асвад будет побежден, я смогу чувствовать, как это делаете вы.

-- Ты хочешь этого.

Исан не ответил, но Острону его ответ был не нужен: он уже знал правду.

-- Логически рассуждая, эмоции только мешают принимать правильные решения, -- много позже сказал белоглазый, -- но я думаю, какие-то слабые отголоски оставлены мне, иначе я бы был... в состоянии равновесия. Только я чувствую, что равновесия мне не хватает. Я... как вы это говорите, недоволен своей жизнью.

***

Сабаин Умайяд отличался от всех уже виденных ими селений огромным строением с куполообразной крышей: той самой библиотекой, о которой они были наслышаны. Это был город, мало уступавший по размерам Ангуру, расположившийся в горной долине; в это время года вокруг Умайяда пышно цвели липы. Запах стоял настолько одуряющий, что перекрывал абсолютно все другие, и от него кружилась голова.

Скрепя сердце, Острон принял решение остановиться в Умайяде на пару дней. Во-первых, в библиотеке могли найтись ответы на некоторые вопросы, волновавшие его, а во-вторых...

Ну, во-вторых была Сафир.

Старейшины города, услышав о их просьбе, были глубоко тронуты. Предлагали даже устроить пышное гуляние, -- ведь не каждый день в их сабаине женятся Одаренные, -- только Острон мягко, но решительно отказался. Тем не менее в тот вечер в аштемаре Умайяда собрались люди: конечно же, все их спутники желали присутствовать, и господин Анвар, хотя и не отправлялся с ними дальше, тоже.

Конечно, он часто и раньше воображал себе собственную свадьбу, но никогда не думал, что это будет... так . Какая-то из женщин сабаина дала Сафир свое подвенечное платье, и она была прекрасна, словно цветущая вишня. Самый уважаемый в сабаине старейшина соединил их руки, и они принесли свои клятвы.

Отныне они будут делить счастье и горе, жизнь и смерть.

Хотел Острон того или нет, тем вечером на большом постоялом дворе, где они остановились, собралась толпа народа. Играли музыканты, люди смеялись и разговаривали друг с другом; казалось в те моменты, что все беды отступили и оставили их, хотя бы на время, но в покое.

-- Она красивая, -- мечтательно сказал Леарза, смотревший, как Острон и Сафир танцуют. Алое платье молодой жены стелилось облаком, в темных волосах ярко блестели драгоценные камни, подаренные старейшинами Умайяда.

-- Только в присутствии Лейлы этого не говори, -- рассмеялся Абу Кабил. Они были в числе тех немногих, кто не стал танцевать, и сидели у стены, за низким круглым столиком. Помимо них двоих в подушках неподалеку похрапывал Дагман, который опять перебрал арака, и читал книгу господин Анвар. Во всяком случае, пытался читать.

-- Абу, а ты любил когда-нибудь? -- спросил Леарза. Кузнец почти удивленно фыркнул.

-- Чего это ты спрашиваешь?

-- Мне интересно, как это. Когда я смотрю на них, я думаю, они очень счастливы.

-- Э, парень, тут я тебе не помощник. Как-то так вышло, что всю жизнь у меня на первом месте стояли другие вещи, -- Абу развел руками. -- Вроде новых сплавов, ха-ха.

-- Любовь -- это чушь собачья, -- со стороны донесся голос Дагмана. -- Ну да, сколько-то ты, может, и будешь от нее счастливым, но большую часть времени она приносит одну боль и страдания.

-- О, наш почтенный нахуда, -- смешливо сощурился Абу Кабил, -- небось в пятнадцать лет был отвергнут дамой своего сердца и с тех пор затаил обиду на всех женщин мира.

-- Пошел ты, Абу.

-- А как же то, что любовь спасет мир и все такое?

-- Идиот. Там вообще-то была красота, -- хмыкнул Дагман, -- и в любом случае, я считаю, любовь скорее его разрушит.

Леарза неуверенно улыбнулся. За прошедшее время он довольно хорошо, как ему казалось, узнал Абу Кабила и господина Анвара, с которым много разговаривал, но о маарри-капитане не знал почти ничего.

-- Он неглупый человек, -- Абу подмигнул Леарзе, когда Дагман отвернулся, укладываясь в подушках по-новой, -- но выпивка -- его слабое место.

-- Он ведь был капитаном корабля, правда?

-- Ага. Торговал с жителями Халельских островов. Слышал о таких?

-- Да, -- в глазах Леарзы загорелось любопытство. -- А правда, что они совсем дикие и не знают никаких богов?

-- Ну, это ты бы у него спрашивал, когда он проснется, -- рассмеялся кузнец.

Тут к их столику подбежала одна из молоденьких девушек, остановилась и смущенно улыбнулась Леарзе.

-- Пойдем танцевать? -- спросила она. Леарза растерялся, и уши у него начали краснеть, но под насмешливой улыбкой Абу Кабила он поднялся на ноги.

-- Пойдем.

Абу Кабил вальяжно откинулся на подушках, глядя им вслед; Анвар поднял глаза от своей книги.

-- Любовь разрушит мир, -- пробормотал Абу. -- Он, конечно, загнул. Но может быть, он в чем-то прав.

-- Если рассматривать этот вопрос в философском смысле, то он прав, без сомнения, -- отозвался Анвар.

***

Он почти вылетел на террасу, разгоряченный и пылающий не хуже факела, а там его встретил холодный горный воздух и вездесущий запах лип. Леарза остановился и глубоко вдохнул. Ночь уже давно вступила в свое право, но веселье продолжалось, и даже нахуду Дагмана растолкали и потащили танцевать, насколько он видел.

А здесь, на темной террасе, попыхивая крошечным огоньком самокрутки, сидел Бел-Хаддат. Он устроился прямо на досках, скрестив ноги, и задумчиво смотрел вдаль, и Леарзе вдруг подумалось: сидеть тут, когда все веселятся внутри, должно быть, ужасно одиноко.

Он, конечно, много думал за прошедшее время. О своем отношении к этому человеку, так легко забравшему жизнь маленького ребенка. О своем отношении к случившемуся в Кфар-Руд. Леарза привык думать обо всем, что беспокоило его, раскладывать по полочкам и наклеивать ярлыки. Это как будто уменьшало боль от пережитого, делило ее на маленькие кусочки, которые кололи его уже не так сильно. Конечно, насовсем это его от боли не избавляло, но все же делало возможным терпеть и мириться, а временами даже забывать.