Надежда Мамева - Магометрия. Институт благородных чародеек

Когда я всплыла и смогла разлепить глаза, оказалось, что я держусь за ручку злополучного гроба, с которого слетела крышка. Покойник, мирно почивавший на бархатной обивке и прикрытый саваном, был островком вселенского спокойствия в этом мире, сошедшем с ума.

Повернув голову, я увидела, как с того берега мне ожесточенно машет толпа. Понимая, что хуже уже не будет, я подпихнула покойника с законного места со словами:

— Простите, уважаемый, но вам все равно, а мне в такой воде светят и цистит, и мастит, а если чуть подольше задержусь в плавучем состоянии, то и свидание с обитателями речного дна.

После чего начала забираться в импровизированную лодку. Прохожий с другой стороны реки, увидев то, чем я занимаюсь, перекрестился и выронил ведро.

Как только я влезла в гроб, зубы тотчас стали отбивать дробь, плечи — дрожать, а платье — покрываться коркой льда. В общем, обстановка была располагающей, совсем как в криокамере. Вот только одна беда: я не хотела становиться клиенткой паромщика легендарного Стикса. Хотя реальность явственно намекала мне об этой почетной роли в скором будущем.

Покойник был безмятежен, неудавшаяся погребальная, а ныне догоняльная процессия напоминала группу черлидеров-эмо, экспрессивно что-то выкрикивая и маша руками, а я, чувствуя себя мародером-некрофилом, начала дрожащими руками стаскивать с покойного саван, чтобы хоть как-то укрыться.

Гроб, влекомый неспешным течением Фонтанки, оставил позади Летний дворец Петра Первого и поплыл между усадебными домами (у некоторых из них были даже гавани и причалы). Набережная местами щеголяла гранитной облицовкой. Были даже спуски и подъезды к реке.

Моя «лодка» периодически разворачивалась «носом» то к берегу, вдоль которого бежала чернофрачная группа поддержки «Последний путь», то к противоположному.

Впереди замаячил мост. Лишь по бронзовому юноше, ведущему коня под уздцы, поняла: это же Аничков! Сейчас преследующие меня разделятся, и все. К какому берегу я бы ни причалила, меня поймают. Хотя в голове забилась мысль: пусть уж лучше поймают, чем умереть от холода.

Идея, пришедшая в голову в тот миг, когда надо мной нависла арка моста, была абсурдной, и все же…

Я раскачала гроб, и мы вместе с покойником дружно упали в воду. Ложе покойника перевернулось днищем вверх.

Мой молчаливый почтенный спутник тоже не пожелал идти на дно камнем, а начал неспешное погружение. Я набросила на него саван, добавив от себя институтскую пелеринку, а сама ухватилась за одну из подпор моста.

В результате зрителям после торжественного выплыва «усыпальницы» из-под арки Аничкова моста предстала картина: перевернутый гроб и силуэт в белом саване, неспешно уходящий на дно вниз по течению. Пелеринка все же не удержалась на покойнике и на несколько мгновений всплыла на поверхность, словно намекнув собравшимся, что в гости к рыбам все же отправилась девица, а не их почтенный родственник.

— Чу, девка утопла! А он там, под гробом небось, лови его! — послышалось в отдалении.

Я уже не чувствовала ног, руки почти не слушались. Как в бреду, увидела один из спусков рядом с мостом и, то выныривая, то уходя под воду, судорожными гребками поплыла к нему.

— Ты это, только держись давай, не тони, они дальше за гробом побежали. Все, даже этот оглы, — подбадривал меня тень, не давая окончательно соскользнуть в небытие. — Хотя я вот думаю, на кой ему покойник? Не иначе поддался эффекту толпы?

Безудержная стрекотня тени не то чтобы помогала, но лучше уж она, чем ничего.

Казалось бы — десяток метров. Что их стоит проплыть? Оказалось, что это расстояние — как та пресловутая «зеленая миля». И все же я ее преодолела.

Не чувствуя собственного тела, все-таки выбралась из воды.

— Что встала, давай беги! — приказал тень, — или в ледышку превратиться хочешь? Пока плыли, я заприметил тут недалеко трактиришко. Судя по вывеске, заведеньице самого низкого пошиба, но там хотя бы должно быть тепло. — Так что ноги в руки и пошла, пошла! Давай, кому сказал.

Я одеревеневшими пальцами выкрутила подол, отжимая воду и спотыкаясь на каждой ступеньке, и начала подниматься.

При каждом движении было чувство, что я сама себе выворачиваю суставы. Холод, казалось, проник до самого костного мозга, сцементировав мышцы. Но я была еще жива.

«Переохлаждение, возможен некроз», — недобитый медик во мне отстраненно вынес диагноз.

Однако, похоже, я настолько сильно хотела жить, что недодипломированная медицина была бессильна. Я начала бежать, сначала через боль, а потом почувствовала… сначала ладони, в которые словно вонзились тысячи раскаленных игл, затем и ступни ног.

Когда я, открыв иссеченную зарубками низенькую массивную дверь, вошла в сумрак, в нос сразу же ударил запах перебродившей браги и немытого тела. Но главное — здесь было тепло. Подавальщик лишь мазнул взглядом: дескать, эка невидаль, мокрая курица заглянула, и не таких видывали. Вот если порядок нарушит, тогда… Посетители зыркали, но пока никто ничего не говорил. И тут мой взгляд наткнулся на девицу, которая с интересом меня изучала. Рябая, в грязном, засаленном платье, с не по погоде откровенным вырезом, она напоминала мне представительницу древнейшей профессии, вышедшую в тираж.

Я не торопилась присаживаться (да и свободных мест, к слову, не было), а встала у стенки, согреваясь. Профурсетка изучала меня минут пятнадцать, а потом, подойдя развязной походкой, бросила:

— Эй, желтобилетница, пшла вон!

Я сначала не поняла, что она имела в виду. Помог тень, едко прошипев:

— Похоже, эта мадемуазель приняла тебя за конкурентку… Раньше же проституткам выдавали желтый билет — справку о том, что она не больна сифилисом и может честно работать…

Я не успела ей ничего ответить, как чья-то пятерня звонко шлепнула меня по бедру, а потом простуженный бас проворчал:

— Жонинка, отстань! Тебя-то здесь каждый поимел, и не по разу, а тут, смотри-ка, свеженькая заглянула… Я первый ее опробую…

У говорившего слова не расходились с делом. Я почувствовала, как меня резко схватили за талию и с силой усадили на колено. В нос ударил запах чеснока с селедкой. Но даже эти ароматы не смогли перебить явный гнилостный душок, что бывает от больных зубов.

Попыталась дернуться, но не тут-то было. Хватка у того, кто заявил на меня права, была стальная. Лишь добилась того, что над моими потугами захохотала дюжина луженых глоток.

Та, которую волосатый громила окрестил Жонинкой, злорадно хмыкнула и, виляя бедрами, ретировалась на свое место.

— Поцелуй-ка меня, краля, да приласкай… — протянул обладатель гнилых и кариозных зубов, выдыхая фразу мне в лицо.

Я непроизвольно скривилась.