Людмила Минич - Жемчужина из логова Дракона[VolgoDon конвертируется в fb2]

— Почему же разграблено? — торговец опять удивился. — Распродано честь по чести. Школы–то давно уж нет.

Ветер даже не понял, как снова сжал пергамент, рискуя вконец его испортить.

— Как это нет?

— Да так, — старик пожал плечами. — Кончилась давно, одна память осталась. Вот и хранилище решили больше не держать, добрым людям все продали.

Значит, перекупщикам. Разорили то, на что Олтром жизнь положил, а до него отец и дед.

— Как давно это случилось?

— Да уж… ох, не дал памяти Нимоа… Малый срок уж точно будет, пять полных годочков… да еще, может, года два–три наберется. Может, чуть поменьше. Не упомнишь ведь. Мало ли где чего…

Ветер только вздохнул. Так давно, а он ничего не знал.

— А как… что случилось?

— Да известно что: по миру пошли, как у всех бывает. Извини, господин стихотворец, я‑то больше ничего не знаю. Ведь мне–то оно что, какой интерес? Магнус только и сказал, что не стало больше школы, лучшей в Краю Вольных Городов, разорились они и все. А теперь его уж не спросишь… — вздохнул старик.

Ветер купил свиток, единственный оставшийся из трех. Что стало с двумя другими, оставалось лишь гадать. Однако с тех пор стал он подбираться в своих странствиях поближе к Вальвиру и повсеместно расспрашивать о школе господина Тринна. Особенно много, как оказалось, ходило слухов в Легене. Стихотворца охотно свели с теми, кто помнил заведение, а временами даже самого Олтрома. История выходила печальная.

Хозяином школы сделался человек молодой и неопытный, годами не намного старше Ветра в те поры, когда тому пришлось покинуть Вальвир. Как появился этот новый господин Тринн и кем он приходился покойному Олтрому, было неведомо. Зато отменной ученостью он похвастаться не мог. Еще говорили, что простоват он, дерзок и даже груб. Откуда–то нанял новых наставников, призванных заменить бывшего хозяина, однако разве можно заменить Олтрома Тринна? Он жил своими нерадивыми воспитанниками, их успехами и леностями, бесконечными проказами, шелестом старых фолиантов, запахом чернил и глиняных табличек. Он сам подбирал наставников. Он был во всем и всем. Эта школа — его родное детище, и когда хозяина не стало, вдохнуть в нее жизнь мог лишь тот, кто любил тут каждый камень, кто знал каждую мысль Олтрома, кто провел в этих стенах немало лет. А может, и у него бы ничего не вышло… Во всяком случае, он мог бы попытаться, но исчез, укрылся от позора и постарался о том забыть.

Знаменитое заведение в Вальвире измельчало, воспитанники разъехались, считая плату за учение того не стоящей. Поднялись другие школы: в Легене, Бельсте, Ласпаде, Мирре — там даже две. Богатые торговцы Вольных Городов все больше хотели «отточить» своих отпрысков под витамскую, либийскую и всякую другую знать, так что повсюду отбою не было от охотников к учению. Только не в Вальвире. Тут даже свои в Леген да в Ласпад стали детей отправлять. А господин Тринн со временем в торговые дела подался, и тут у него на диво ладно все пошло.

Вот он и закрыл бесполезную школу, продал все что можно, сделал в доме лавку, и перестроил сам дом и все остальное. Внутренний двор и учебные комнаты, где когда–то бегали ученики и в спорах постигали истины, объединил общею крышею и определил под зал для собраний. Теперь здесь дают представления заезжие актеры. Не для всех, конечно, для бедноты можно и за медяки на площади поломаться. А еще тут постоянно собирается весьма почтенное общество для отдыха и увеселения, и о том увеселении ходят слухи далеко за пределами Вальвира.

Ветер помнил, как тяжело умирал Учитель. Наверно, перед самой кончиной, когда взору открывается обличье Нимоа, он предвидел бесславный конец своей школы, своего единственного любимого детища, и оттого тянулся к Ветру и пытался что–то сказать. Быть может, остеречь, направить… А Ветер не понял, не слышал. И сбежал.

Эта вина — камень на сердце, нежданный, негаданный в последней трети жизни. И его не сбросить, потому что сделанного не вернешь. Что можно сделать теперь? Отомстить? Ославить обидчиков на все Вольные Города, да еще Витамское Царство и Либию впридачу? Бессмысленно, покоя это не вернет, и школы тоже. Но Ветер все равно возвращался в город своей юности, его влекло сюда необоримо, вопреки своей дурной славе и разумной осторожности — в Вальвире карают за любые прегрешения, даже самые давние.

И вот он вернулся. Городские ворота Вальвира проглотили его, как и всех остальных. Он вернулся, и что теперь?

— Куда теперь, Ветер?

— Да, куда?

Т а ка деловито закинул за плечи раздутый мешок с их нехитрым скарбом, в то время как Иль е с считал своим первейшим долгом помочь сойти с повозки великому стихотворцу. За свою долгую бродячую жизнь Ветер научился с терпеливым спокойствием сносить любую заботу, но постоянно готовое подпереть его плечо Ильеса напоминало о грядущей старости, что встала на пороге и ежеутренне стучалась в дверь. Он не раз порывался отчитать непрошенного доброхота, но искреннее счастье, что каждый раз загоралось в глазах нового «ученика», заставляло его сдержать порыв.

Ученики. Они сами провозглашали себя таковыми, увязывались за стихотворцем, кочевали из города в город его путями, изводили немыслимыми притязаниями, а временами даже смешили. А потом бросали, изверившись в пользе для себя, не добыв ни славы подле знаменитого «учителя», ни денег. Иные уходили с поклонами и заверениями, что научились уже многому и хотят отпустить плечо мастера, другие смущенно отводили глаза, а потом терялись в дороге. Случались и такие, что плевались в обиде, обвиняя в том, что наставник не дал им обещанного.

Они были сами по себе, а он сам. Сами себе пророчили славу, сами обманывались. Сами приходили, сами покидали его. Ветер не принимал и не прогонял их. Посиживал с ними за кружкой пела, частенько платил за их ночлег, вместе с ними мерил шагами землю, трясся в повозках, покорял новые дали, знавал успех и претерпевал поношения. Они научили его многому, и за то великая благодарность каждому.

Нельзя сказать, однако, что известность Ветра их так ничем и не отметила. Многие оставили след, ведь каждой истории нашлось место в стихах, в пергаментных свитках. Кому под настоящим именем, а кому и под вымышленным. Лишь одна история до конца не ложилась в стихи, потому что до самого последнего дня хотелось числить ее неоконченной. Больно даже вспоминать, не то что нанизывать новые строки. Парнишка из Фалесты, Илча. Он чем–то напомнил Ветру его самого, хоть были они ничуть не схожи: ни лицом, ни нравом, ни устремлениями. И все же Илча — единственный, кто пробудил желание развеять одиночество и вместе топтать дороги ведомых земель. Надо было так и сделать. Но Ветер хотел как лучше. И вот…