Людмила Минич - Жемчужина из логова Дракона[VolgoDon конвертируется в fb2]

Илча уселся под дверью, не на шутку встревоженный. Но то ли сам Ветер, то ли гость его, наверно, догадались, что кто–то может услыхать их: говорили очень тихо, ни словечка не разобрать. Прошла целая вечность, пока послышались шаги, но на беду, ноги у сторожа изрядно затекли — вовремя отскочить не удалось. На пороге показался Лассар.

— Входи, — уронил только одно слово, не выказывая ни удивления, ни гнева.

Илча кинулся к лежанке. Уходящий Канн позолотил все вокруг, но лицо стихотворца уже утеряло всякие краски.

— Я лекаря позову… — растерянно пробормотал Илча, не решаясь, однако, сдвинуться с места.

— Не стоит, — очень тихо, но четко ответил Ветер. — Лекарь не понадобится… Не нужно лишней суеты.

— Но как же… почему… — бормотал Илча, понимая, что говорит не то. — Все же хорошо было…

— Я очень устал, — бледно улыбнулся Ветер, словно ободрить хотел, но сил на то не хватило. — А значит пора.

Надо было что–то еще сказать. Только вот что… Илча силился придумать, но третий раз замолкал на полуслове.

— Не нужно ничего говорить, если в том нет потребности, — раздался сзади ненавистный голос. — Молчание порой ценнее. И говорит лучше слов.

Илча резко обернулся.

— А ты… — процедил он, не зная, что еще добавить пообиднее.

— Не лучшее время для злости, — прошелестел Ветер, и Илча устыдился.

Некоторое время все безмолвствовали. Канн тащил прочь по стенам свои уходящие лучи. Последние для одного из них.

— Илча…

Тот кинулся вперед.

— Надеюсь, ты все же поверишь… В сказку… Как поверил я… в свое время…

Странные слова. И непонятные.

— Лассар…

Теперь пришлось освободить место для Серого.

— Помни о моей просьбе! — Серый кивнул. — И еще… Знаешь… о чем я жалею? Нет… не так… О чем часто думаю?.. Я никогда… не говорил тебе прежде…

Илча подвинулся ближе, стараясь не упустить ни слова, пусть даже не ему назначенного. Не желая уступать Серому ничего. Он и так, не спросясь, забрал себе последний день Ветра. И последнюю ночь. Он привык забирать себе все, что пожелает.

— Ни о чем больше… только об одном… Человек так глупо устроен… Ты еще меня слышишь?

Лассар вновь кивнул.

— Как же хорошо, что ты успел… Помнишь, я рассказывал о той… другой Жемчужине?.. Фиолетовой…

— Помню.

— Полжизни думал… А что если б выбрал ту… И ведь свою бы ни на что не променял… Она — как весна… И все равно… так хочется знать… что было бы, если…

— Ты выбрал хорошую Жемчужину. Принес много света. И пусть тебя больше ничего не тревожит.

— Хорошую… И он тоже… так сказал…

Кто это «он», так и осталось темным. Ветер больше не уронил ни слова. Лассар взял его за руку.

— Прощай.

Илча тут же схватил другую, но сказать ничего не смог, сдавило горло.

Ветер беззвучно шевельнул губами. Едва заметно улыбнулся кому–то невидимому. И тихо ускользнул.

— Кто может вольный ветер привязать… — прошептал рядом Лассар.

Илче показалось, что последний луч Канна отливал весенней зеленью. И тут же внутри запоздалым лучом блеснуло: так все это правда! Не выдумки стихотворца, а самая настоящая взаправдашняя правда! Ведь только что они оба всерьез говорили… о Жемчужинах? Тех самых, что могут все? Для любого человека, пускай даже не такого отважного, как Сид, и не такого замечательного, как Ветер?

Он столько времени потратил зря! А теперь узнать больше не у кого. Кроме…

Мгновенно пришедшая жажда оказалась такой неуемной, что Илча пересилил свое отвращение.

— Так это он… всерьез? Про Жемчужины?

В набегающих сумерках он отважился дерзко посмотреть в глаза Серому и тут же взгляд отвел.

— Он говорил о них каждый день. И всегда всерьез. Только глухой мог того не слышать, и только слепой не заметил бы очевидного, — Лассар ронял слова мимоходом, размышляя о чем–то своем, и все равно ухитрился уязвить сверх всякой меры.

Илча замкнулся. Они еще немного посидели рядом с Ветром. Темнело. Серый зажег свечу.

— Он оставил тебе все, что имел, до последнего медяка. Немного, и все же… Кроме этого. — Он извлек два свитка, оба тоненькие. — Это — мне.

— А с чего это тебе? — огрызнулся Илча. — Там не написано!

Время для злости, конечно, было совсем неподходящее, а для торга — уж тем более, но мысль о том, что придется отдать хотя бы кусочек стихотворца Серому, причиняла боль.

— Именно что написано, — в тон ответил Лассар. — Смотри.

Один свиток оказался запечатан, и с наружной стороны не только начертано, но и процарапано для надежности: «когда я умру, этот свиток надлежит передать на хранение Лассару, главе ил е дов, где бы он ни оказался». Второй легко развернулся, являя малую печать Городского Совета Фалесты и размашистый росчерк, удостоверяющий истинность намерений Ветра, но Илча все равно читал и не верил.

«Заветное письмо.

Я, Ветер, бродячий стихотворец, отцовское имя которого неизвестно, также ведомый в Краю Вольных Городов под прозвищем Вольный Ветер, желаю сделать Лассара из Альм и ты, главу иледов, новых слуг Дракона, распорядителем своей смерти».

И только. Но и того довольно.

Это как пощечина… нет, как удар ножом в спину!

И не отменишь, не сотрешь. Ни слов на пергаменте, ни своей обиды.

В Краю Вольных Городов все как на торгу — примечено и поделено заранее промеж родичей. А вот если нету никого… тогда и назначается распорядитель смерти. Это он ведает погребением, он хранит «заветные» свитки, толкует последнюю волю, расписанную на «заветном» пергаменте, он берется улаживать все посмертные дела и споры. Он, и только он, обличен доверием… Но бывает — очень редко, но все же случается, — что после смерти не остается «заветных» свитков, и тогда единственным законом и волей становится слово названного распорядителя. Это высочайшая честь, что можно оказать лишь по смерти, знак безграничного доверия и близости. Илча не смел и надеяться на подобное, а тут… Уж лучше бы не осталось никакого заветного письма, и все заботы достались Городскому Совету!

— Тут что–то не так, — пробормотал он, беспомощно разглядывая все положенные отличия. — Как же ты этого сподобился, а? Все–таки окрутил тогда Ветра, еще в Вальвире, да? Потому и отпустил нас… вроде как ничего не вышло! А потом… Эх!.. — махнул рукой. — А я все голову ломал, как да что! Как будто не ведал, что такое слуги Дракона! И зачем оно тебе, а?

Серый потянулся за свитком, но Илча отстранился, готовясь дать деру. Если запереться, то он успеет сжечь эту гадость. Но противник даже в тусклом свете видел гораздо лучше, чем Илча ясным днем.

— Не трудись. Да будет тебе известно, что Городской Совет до поры сохраняет такие свидетельства. Намеренное же истребление «заветного» письма в Фалесте карается как тяжкое воровство. И если Ветер оставил такую последнюю волю, то были на то причины.