Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

Потом я отвел ее к Треллу, ее отцу. Предоставив ее его заботам, я бросился на поиски чужака с намерением убить его. Когда я увидел вас, то последовал за вами, полагая, что моя цель — это и твоя тоже, что ты уводишь его в горы, чтобы уничтожить. Но ты намерена спасти его; его, который изнасиловал Лену, твою дочь! Чем сумел он подкупить твое сердце? Ты запрещаешь? Этьеран, жена Трелла! Она была ребенком, таким прекрасным, что любой мог заплакать от счастья, глядя на нее. И вот она растоптана, без жалости и угрызений совести. Ответь мне. Какое нам дело до клятв?

Яростное, неистовое хлопанье темных крыльев заставило Кавинанта пригнуться к земле, и он неуклюже скорчился в ручье. Сквозь его мозг проносились видения и воспоминания о лепрозории, о словах врача:

«У вас нет надежды!»

Он был сбит полицейской машиной. Он направлялся в город, чтобы оплатить свой телефонный счет лично. Голосом, бесцветным от страха, он бормотал:

— Не может быть!

Этьеран медленно подняла голову и раскинула руки, словно открывая грудь навстречу пронзающему удару с неба. Лицо ее было искажено горем, а глаза походили на темные кратеры страдания, глядящие внутрь, на ее подвергнутую риску гуманность.

— Трелл, помоги мне, — тихо прошептала она.

Затем ее голос набрал силу, и ее боль, казалось, заставила воздух вокруг затрепетать.

— Горе! Горе молодым в этом мире. Почему столь тяжела она, ноша ненависти и зла? Ах, Лена, дочь моя. Я понимаю, что ты совершила. Понимаю. Это мужественный поступок, достойный похвалы и гордости! Прости, что я не могу быть рядом с тобой в этом испытании.

Но через некоторое время ее взгляд вновь вернулся во внешний мир. Покачиваясь, она с трудом поднялась на ноги и, помолчав еще несколько мгновений, прошептала:

— Лояльность — наш долг. Я запрещаю тебе мстить!

— Значит, он останется ненаказанным! — протестующе воскликнул Триок.

— Страна в беде, — ответила она. — Пусть его накажут Лорды.

Вкус крови сделал ее голос резче.

— Они знают, каково должно быть мнение о чужестранце, нападающем на невинных!

Затем к ней снова вернулась слабость.

— Я не могу решать этот вопрос. Триок, помни свою клятву.

Обхватив себя за плечи, она провела пальцем по узору из листьев, словно пытаясь подавить свою печаль.

Триок повернулся к Кавинанту. В лице молодого человека была какая-то утрата, разбитые или потерянные надежды на радость. Слова проклятий исказили его лицо страшным оскалом:

— Я знаю тебя, Неверующий. Мы еще встретимся.

Потом, резко повернувшись, он пошел назад. Он все набирал скорость, пока наконец не перешел на бег, втаптывая свои упреки в твердое дно ущелья. Через несколько мгновений он достиг того места, где западная стена опускалась, переходя в равнину, и пропал из вида, выйдя из расселины в горы.

— Невозможно! — бормотал Кавинант. Этого не может быть. Нервные ткани не восстанавливаются. — Но его пальцы болели так, словно боль дробила их на мелкие куски. Вероятно, в Стране нервы могли все же восстанавливаться. Кавинант хотел закричать, чтобы развеять тьму и страх, но, казалось, он утратил контроль над своим горлом, голосовыми связками и над самим собой.

Словно бы с огромного расстояния, образованного отвращением или горем, Этьеран сказала:

— Вы превратили мое сердце в пустыню.

— Нервы не восстанавливаются. — Горло Кавинанта сжималось, словно там находился кляп, и крикнуть он не мог. — Они не восстанавливаются!

— Это делает вас свободным? — мягко, но требовательно и горько спросила она. — Это оправдывает ваше преступление?

— Преступление? — Он услышал, как это слово, словно нож, врезалось в бьющие крылья. — Преступление?

Кровь струилась из порезов, словно он был нормальным человеком, но кровотечение с каждой минутой уменьшалось.

Внезапным конвульсивным движением обхватив себя руками, он крикнул:

— Мне больно!

Звук собственного вопля встряхнул его и отодвинул на шаг клубящуюся тьму. Боль! Невозможное перебросило для него мостик через пропасть. Боль существовала только для здоровых людей, чьи нервы были живы.

Не может быть. Конечно же, не может. Этот факт — доказательство тому, что все это — сон.

Внезапно он ощутил странное желание заплакать. Но он был прокаженным и потратил слишком много своего времени. Прокаженные не могут себе позволить горевать. Лихорадочно дрожа, он опустил порезанную руку в воду ручья.

— Боль есть боль, — проговорила Этьеран. — Что мне ваша боль? Вы сделали черное дело, Неверующий, совершили жестокое насилие, без взятия на себя обязательств и согласия. Вы причинили мне такую боль, какую не сможет смыть никакая кровь и никакая река. И Лена, моя дочь… Ах, я молю о том, чтобы Лорды наказали, наказали вас!

Проточная вода была холодной и чистой. Через мгновение его пальцы заныли от холода, и боль распространилась по суставам в запястье. Кровь из порезов все еще капала в ручей, но холодная вода вскоре остановила кровотечение. По мере того, как поток промывал рану Кавинанта, его горе и страх превратились в гнев. Поскольку Этьеран была его единственным спутником, он прорычал ей:

— Почему, собственно, я должен туда идти? Ни одного из этих дел… И на черта мне сдалась ваша драгоценная Страна?

— Именем Семи! — Твердый голос Этьеран, казалось, высекал слово прямо из воздуха. — Ты пойдешь в Ревлстон, даже если мне придется тащить тебя туда.

Кавинант поднял руку, чтобы осмотреть ее. Нож Триока оставил на ней порез, похожий на порез бритвы; никаких рваных краев, где могла бы остаться грязь и которые затруднили бы выздоровление. Но на двух средних пальцах была задета кость, и из порезов на них все еще сочилась кровь. Он встал. И в первый раз после того, как на него напали, посмотрел на Этьеран.

Она стояла в нескольких шагах от него, прижав руки к груди, словно биение собственного сердца причиняло ей боль. Она смотрела на него с отвращением, и ее лицо было напряжено, выдавая свирепую первобытную силу. Он ясно видел, что она и в самом деле готова силой вести его в Ревлстон, если это понадобится. Она была для него немым укором, усугубляя его ярость. Он воинственно помахал перед ее лицом своей раненой рукой.

— Мне нужна повязка.

На мгновение ее взгляд достиг предельного напряжения, словно она была готова броситься на него. Но потом она овладела собой, подавив гордость. Нагнувшись над рюкзаком, она развязала его, вытащила кусок белой материи и, оторвав полоску нужной длины, вернулась к Кавинанту. Бережно поддерживая его руку, она осмотрела порез, кивнула, выразив тем самым удовлетворение результатом осмотра, и крепко обмотала пальцы Кавинанта мягкой тканью.

— У меня нет с собой целебной глины, — сказала она.