Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]

Первый мигающий огонек появился, словно знак решимости, сфокусировавшей в себе всю ночь. На окружности чаши Кавинант увидел пламя, похожее на пламя свечи — крошечное на таком расстоянии, но все же ясно различимое, переливающееся желтым и оранжевым так отчетливо, словно он держал подсвечник в руках. Он почувствовал странную уверенность, что расстояние не имеет значения; если бы пламя находилось перед ним на траве, оно было бы по своей величине не больше его ладони.

Когда появились духи, из горла Этьеран вырвался вздох, а Кавинант сел прямее, чтобы лучше сконцентрировать внимание.

Прозрачно мерцая и вращаясь, пламя стало спускаться вниз, на дно чаши. Оно было как раз на полпути, когда на северном краю чаши появился второй огонек. Затем еще два духа возникли с южного края; и потом, слишком внезапно, чтобы их можно было сосчитать, целый сонм огоньков со всех сторон стал собираться в чашу. Некоторые миновали Кавинанта и Этьеран и с той, и с другой стороны на расстоянии не более десяти футов, но, казалось, не заметили наблюдателей; они приближались к чаше, медленно кружась, так, словно каждый из них был один в горах и не зависел ни от какого свечения, кроме собственного. Тем не менее, огоньки их сливались, образуя над чашей в своем сиянии золотой купол, сквозь который звезды едва были видны; и время от времени некоторые духи, казалось, кланялись и вращались друг вокруг друга, словно разделяя свою радость на пути к центру чаши.

Кавинант смотрел на движение тысяч огоньков, прыгающих с высоты его плеча в чашу, и едва отваживался дышать. От избытка изумления он чувствовал себя самовольным зрителем, ставшим причастным к какому-то оккультному обряду, таинству, не предназначенному для глаз человека. Он стиснул себе руками грудь, словно возможность досмотреть празднование до конца зависела от того, насколько тихо он будет дышать; словно он боялся, что любой звук может нарушить феерическое кружение, спугнуть духов.

Затем в скоплении огоньков произошла какая-то перемена. Высоко в небо поднялась высокая мерцающая песня без слов, мелодия, фонтанами бьющая вверх, к звездам. Из центра чаши, где тысячи духов вращались беспорядочно, каждый сам по себе, стала выстраиваться сверкающая кружащаяся цепочка танцоров. Каждый дух, казалось, наконец нашел свое место в огромной замкнутой цепочке, имеющей форму колеса и заполнившей половину чаши, и затем это колесо начало вращаться вокруг центра. Но в самом центре огоньков не было; колесо вращалось вокруг ступицы абсолютной тьмы, не отражавшей свечения духов.

Как только песнь заполнила собой ночь, огромный круг стал вращаться, каждый огонек при этом танцевал свой особый, таинственный, не зависящий от других танец, отличающийся движениями и раскачиваниями; но каждый огонек тем не менее сохранял свое место в общем строю. А в пространстве между внутренней ступицей и внешним ободом возникли другие кольца, так что все колесо состояло теперь из многих колец, каждое из которых вращалось. И ни один из духов не сохранял долго одного и того же положения. Огоньки бесконечным потоком струились сквозь движущийся рисунок, так что по мере вращения колеса отдельные духи перетанцовывали с места на место, то кружась вдоль внешнего обода, то вращаясь по спирали через средние кольца, то обвиваясь вокруг ступицы. Каждый дух двигался и менял место беспрестанно, однако общий рисунок ни на мгновение не менялся — ни малейшая брешь не нарушала совершенства формы колеса даже на короткий миг, и каждый огонек казался одновременно и абсолютно одиноким, таинственно следующим какому-то своему предназначению, исполняя танец, и неотрывной частью целого. Пока они танцевали, свет их становился все ярче, до тех пор, пока звезды не потускнели на небе, потерявшись в их сиянии, а ночь не отступила в стороны, подобно отдаленному зрителю празднования.

И красота, и восторг, вызванный танцем, превратили ожидание Кавинанта в томительную боль.

Потом в празднестве произошла новая перемена. Кавинант понял это лишь тогда, когда Этьеран прикоснулась к его руке; это прикосновение привело его в чувство, и он увидел, что колесо духов медленно наклоняется. При этом оно сохраняло свою форму, и черная ступица не двигалась. Постепенно поворачивающееся колесо покосилось по мере того, как внешние духи приближались к зрителям. Вскоре все растущая выпуклость образовала как бы перст, указывающий на Кавинанта.

В свою очередь Кавинант, казалось, с еще большей силой стал чувствовать их песню — пронизывающий, экстатический напев; серенаду, столь же страстную, как погребальная панихида, и столь же бесстрастную, как величественное безличное утверждение. Их приближающиеся огоньки наполнили его благоговением и очарованием, так что внутренне он весь сжался, потеряв способность шевелиться. Круг за кругом духи все приближались к нему, а Кавинант, положив руки на колени, сидел неподвижно, с замершим в груди сердцем, безмолвный перед лицом огненных танцоров.

Время от времени этот длинный язык, выделившийся из кольца, зависал над ним, и он видел, как каждый огонек кланялся ему, проносясь мимо в своем чудном танце. Затем край языка опустился, и движение танца замедлилось, словно для того, чтобы дать каждому духу возможность подольше побыть в обществе Кавинанта. Вскоре огоньки уже крутились возле него на расстоянии протянутой руки. Затем вытянутая часть кольца вспыхнула, как будто танцоры пришли к какому-то решению. Ближайший дух двинулся вперед и опустился на обручальное кольцо Кавинанта.

Тот вздрогнул, ожидая, что огонек обожжет его, но никакой боли не последовало. Пламя трепетало на кольце, словно на фитиле, и Кавинант начал слегка улавливать гармонию песни празднования через палец, на котором находилось кольцо. Не улетая с кольца, дух танцевал и подпрыгивал, словно мотылек, пьющий нектар с цветка, и мало-помалу цвет его из желто-оранжевого цвета пламени превращался в серебристо-белый.

Когда трансформация завершилась, дух вспорхнул, а на его место опустился другой. Последовала дальнейшая смена огоньков, каждый из которых танцевал на его кольце, пока не становился серебристым, и по мере того, как беспокойство Кавинанта исчезало, смена огоньков происходила быстрее. За короткое время почти весь отделившийся от кольца язык превратился в сверкающую белым стайку духов. Каждый новый огонек без промедления садился на белое золото кольца Кавинанта, словно торопясь достичь некоего апофеоза, некой кульминации своего существования.

Вскоре эмоциональный настрой Кавинанта достиг такого уровня, что сидеть он уже не мог. В волнении он вскочил на ноги, подняв руку с кольцом так, чтобы духи могли заряжаться на нем светом, не опускаясь вниз.