Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

Сердце у меня замерло. И что я в нем нашла? Правильно этот Ерша о себе сказал — пес он. Собака то есть. А что королевский, так то дело второе.

— Не вру. — Упрямо заявила я. — Чё мне врать? Езжай сам в Неверовку, найди там Четвёру и спроси у него. Если мне не веришь.

Ох ты, мать Кириметь-кормилица, попалась-то я как! Курносый жилец глаз с моего лица не сводил. И хоть лицо у него было застывшее, каменное, страху у меня все равно не было. Неверовка отсюда далеко, не один день пути, так просто мои слова не проверишь.

— Скажем, я тебе поверю. — Сказал Ерша так же размерено, как и я до этого. — А к какому дяде идет завтра Арания?

И про это уже знает.

— Меня госпожа Арания держит не за сестру, а за бедную родственницу. Если ты о том помнишь, господин Ерша. А бедным родственникам докладов не делают. — Я быстро опустила голову, вроде как засмущалась. — То ли к Ирдраарам хочет пойти госпожа Арания, то ли к своим олгарским дядям — про то мне неведомо.

— Что ж, завтра поглядим. — Ерша чуть отступил назад.

Следить будет, поняла я. Надо бы переговорить с Аранией — да побыстрей.

— Если ты все спросил, дозволь мне уйти, господин Ерша. Не дело честной девице с чужим мужиком в пустых покоях прятаться. Увидит кто, позору не оберешься. И так жильцовские бабы всякое обо мне болтают.

— Да ну? — Спросил он тотчас. И руку вытянул, загораживая мне путь. — И что же?

— Что свадьба у нас скоро. — Ответила я, удивляясь своей смелости. Подняла взгляд, глянула на него, устав пялиться на пол. — И что платье невесте шнуровать не придется, в расслабленном пойдет, по блудному делу. Позоришь ты меня, господин Ерша.

Он только плечами пожал.

— Разве это позор — так, бабья болтовня. А будут сильно болтать, так женюсь. Если ты, конечно, против короля-батюшки ничего дурного не замышляешь. У королевского пса и жена должна быть ему под стать — верная.

У меня зубы сами сжались. От обиды и на него, и на судьбу — злодейку.

— И не стыдно тебе. — начала было я, но тут зубы опять сжались, со скрежетом. И слезы к глазам подступили, так что пришлось их сглатывать, дышать шумно, чтоб успокоиться.

Ерша все это время терпеливо ждал. Стоял спокойно, безмолвно. Я наконец промолвила:

— И не стыдно тебе издеваться над увечной? У меня ведь только лицо да рука покалечены — а разум цел. Разве можно такую, как я, по собственной охоте в жены звать? Или ты на приданое польстился? Так мне то приданое обещали, да не дали. Так что не торопись, молодец, женихатся — дождись сначала, пока дадут.

Он ответил так рассудительно, что мне аж поплохело:

— Приданое вещь хорошая, конечно. Но жена, которая у тебя за спиной ни с кем блудить не станет, стоит дороже приданого. Я и сам не красавец, что уж тут скрывать. Мне ли за красотой гоняться?

— Ах ты, потрох смердячий. — Прошипела я. Потому как поняла если не все, то многое. И руки в боки уперла. — Это кто ж тебя так обидел, что ты бабьей измены боишься больше, чем моего лица? Я, может, снаружи увечная — а ты внутри. Что, невеста сбежала? Или уже был женат?

Он мне тут же вернул то, что я говорила раньше:

— Я тебе что, муж, чтобы на твои расспросы отвечать?

— Да не говори, — сердито сказала я. — Больно надо. Подобру тебе, добрый молодец, бывай-прощевай.

Ерша хмыкнул:

— Я тебе разве позволил уйти? Так что стой на месте, душа-девица. Нет в тебе девичьей кротости, госпожа Триша. Вот ни на бельчу нет. А ведь кротость девку только украшает. Лицо у тебя, конечно, страшное. Но я родом с границы, изувеченных там видел много. И пострашней, чем у тебя, бывают увечья. Я к тебе с добром, а ты дерзишь, огрызаешься. Нехорошо.

Ах, чтоб его. Я зубы сжала, спросила медовым голосом:

— Так ты с Атаньского или с Новинского верчества? Они, говорят, на границах лежат.

— Я из-под Рубели. Это на северной границе.

— А что там, тоже воюют? — Медовость у меня разом улетучилась. Права была когда-то бабка Мирона — нет во мне ничего господского, не умею я долго сладким голосом разговаривать.

Ерша хмыкнул.

— Там дорога на Урьи горы проходит. А по той дороге не только самоцветы с гор и шелка из Урсаима обходом везут, но и шушера всякая гуляет. У нас ведьм мало, приходится самим обходиться. Да и то сказать — нам ещё ничего, мы с людьми деремся, а не с абульхарисами, как в Новинском или Атаньском краю.

Я прищурила глаз. Внизу, в кремлевских садах, уже зажглись фонари. Отблески долетали даже сюда — и в их свете видно было, что стоит Ерша вольно, одну руку забросил на пояс, большой палец завел за кожаный ремень. Значит, никуда не торопиться, и меня пока отпускать не намерен. Ох и раскричится Арания, если приду совсем поздно.

Однако ж мужикам много перечить нельзя — это мне бабка Мирона всегда говорила. Не ровен час, опять начнет пытать про то, куда завтра пойдет Арания.

Так что я вздохнула и спросила:

— А сюда ты как попал, добрый молодец? К королю в услужение?

Ерша ответил неспешно:

— Из Рубели послали с письмами для нашего верча, для Ушаты.

Ну и обоз по дороге охранять приставили, что шел с самоцветами для казны. А уже в самом Чистограде я на глаза королю попался. Глянулся я ему, вот Ушата меня и освободил от службы.

Он остановился, стрельнул взглядом в окно. Потом ухмыльнулся, озорно спросил:

— А про батюшку и матушку моих ничего спросить не желаешь?

— Скучно тебе, видать, во дворце-то, — медовым голосом посочувствовала я, — раз ты всяким прохожим девкам про батюшку с матушкой рассказать предлагаешь.

Он второй раз ухмыльнулся.

— Всяким — нет. А той, с которой на Свадьбосев сам король приказал пойти, как не рассказать?

— Так то ж подневольное.

Он вдруг надвинулся, дыхнул жарко в лицо:

— А хоть и подневольное. Чудная ты, говоришь дерзко. да мне ласковых ждать не приходится. Ласковые да кроткие в теремах сидят, на меня сверху вниз глядят — мол, жилец простой, ни бельчи за душой. Поцелуй с губ сорвать позволишь, а, девица?

— Таким, как ты, с медведями только целоваться. — Сердито сказала я. — Вот как уеду, заезжай к нам в Шатрок — у меня за огородом медведище живет, чужаков гоняет. Вот с ним и нацелуешься. Вдоволь.

Ерша коротко засмеялся.

— Первый раз у меня такое — у девицы поцелуй прошу, а она меня к медведю отсылает.

— А ты больше по чужим покоям поцелуи выспрашивай. — Бросила я. — Тебя не только к медведю, тебя и к абульхарисам пошлют за поцелуями.

Ерша снова бросил взгляд в окно. И то ли построжал лицом, то ли поскучнел. Сказал серьезно:

— Давай-ка провожу до двери, гляну, чтоб никто не увидел. Бывай, госпожа Триша, скоро опять свидимся.

Я махнула поклон. Жилец довел меня до самого выхода, сам приоткрыл дверку. Г лянул наружу, прислушался — и кивнул, чтоб выходила. Я побежала по лестнице.