Юрий Соколов - Путь в Обитель Бога

— И где это? — на всякий случай спросил я.

— В центре мироздания — ответил Имхотеп. — Очень далеко в пространстве и во времени. Точнее — в пространствах и временах.

— И войти в Обитель может лишь творящий дела милосердия, — хмыкнул я. — Это здорово, но мне туда не попасть. Ни на Колеснице, ни без неё. Разве что ты мог бы попробовать. Тебе десятки, если не сотни людей обязаны жизнью и здоровьем.

— Ты заблуждаешься, умаляя собственные душевные качества и преувеличивая мои, — возразил Имхотеп. — Я поступаю так, как поступаю, только ради самосовершенствования. А милосердным имеет право называться лишь делающий то же самое по велению сердца. Я стараюсь не нарушать законов сущего, имея в виду в первую очередь свою пользу. Милосердный же заботится о чужих интересах, зачастую в ущерб собственным. Я мог бы спасти распятого попрыгунчиками проповедника. Но не стал, и вот почему. Страдания несчастного являлись результатом его же собственных действий, слов, желаний, а если смотреть глубже — результатом всей предшествующей жизни, понимаешь? Он хотел учить людей, люди хотели его убить, другие не хотели заступаться, и каждый был в ответе лишь перед собственной совестью и свободной волей. Проповедник должен был умереть. Препятствуя этому, я нарушил бы цепь закономерных событий. Проповедник мог воззвать о помощи, что открыло бы его карму для изменений, но он не захотел — или не верил в саму возможность вмешательства. Он не обратился ко мне, хотя знал меня как хозяина Харчевни. К тебе он тоже не обращался, но ты избавил его от страданий единственным способом, который был тебе доступен.

— Из чего следует, что добрее меня никого нет на белом свете, — проворчал я.

Вспоминать об убийстве проповедника было неприятно, и я постарался увильнуть от дальнейшего рассмотрения моих прекрасных душевных качеств. Но Имхотеп не дал мне этого сделать и затянул длиннейшую лекцию о добродетели, то и дело поминая Предвечного Нука. Я не забыл, что некогда Имхотеп отыскал меня в мехране и выходил без всяких просьб с моей стороны, кардинально изменив мою карму, по которой я загнулся бы от голода и болезни. Однако попробовав с ним спорить сейчас, я узнал, что мой дух пребывает в младенческом состоянии; что мой разум замутнён предвзятыми мнениями, притом чужими; что я вижу истину в кривых зеркалах искажённых представлений, накопленных за тысячелетия моей цивилизацией; что мои задатки настолько хороши, насколько они могут быть хороши у человека, всегда готового всадить пулю в своего ближнего или схлопотать её в ответ; что и в детстве моя доброта была заметна невооружённым глазом, а посему Имхотеп вполне мог оказать мне помощь в одностороннем порядке, не сотрясая при этом законов сущего. Напоминание о том, что при первом же знакомстве я попытался проткнуть Имхотепа вилами, а потом едва не зарезал опасной бритвой, впечатления на него не произвело. Я был болен, сказал он, болен и очень слаб. Моя попытка была лишь демонстрацией готовности себя защищать, а не злонамеренным поступком.

— И, конечно, ты извлёк немало пользы для себя от знакомства со мною, — не выдержал я наконец.

— Ещё сколько! — ответил Имхотеп не моргнув и глазом. — А в будущем надеюсь извлечь гораздо больше.

По всему выходило, что он решил заморочить мне голову и ничего толкового от него не дождёшься. Ну да ведь он ещё вчера ясно сказал, что мне придётся разбираться с Книгой самому. И даже не обещал, что пойдёт с нами до конца. По сути, пообещал прямо противоположное.

Можно было не спрашивать, идут ли со мной Тотигай с Бобелом. Тотигай уже сообразил, что владение Колесницей открывает неисчерпаемые источники заработка. Даже если нам самим она окажется не нужна, можно посадить её посреди Субайхи и брать с умников плату просто за вход. Бобел явно тоже для себя всё решил. Иначе давно сказал бы.

До Каменных Лбов мы добрались около полудня. Островок среди моря застывшей лавы изобиловал следами копыт кентавров и другими, похожими на нечёткие отпечатки босых ног. Последние могли остаться только от ибогальской обуви.

Помянув дьявола, я сплюнул в один из следов, разогнулся и посмотрел на Тотигая.

— Эти мягкотелые выродки были тут, — сказал он. — Всей толпой.

— Надеюсь, они не нашли тайник, — пробормотал я, направляясь в сторону нашего убежища. — Чёрт, я до следующего года не смогу спокойно спать у Лбов. Кажется, что весь воздух вокруг провонял ибогалами.

Убитого мною бормотуна уже дочиста объели стервятники. Бобел подошёл, посмотрел на скелет и наступил на череп своей ножищей. Хрустнула кость, и на лице Бобела отразилось нечто похожее на удовлетворение.

Тайник яйцеголовые не нашли, но на окружённой скалами площадке тоже было полно их следов и лежало несколько куч помёта кентавров. Одна из них почти свалилась в ручей.

— Чтоб вы сдохли, вонючие засранцы! — пожелал я от всего своего милосердия. — Будьте прокляты, пакостники!.. Бобел, они родник не загадили?

— Нет, Элф. Но они наверняка оттуда пили.

— Жаль, что я не отравил воду перед тем, как мы отсюда ушли. Но теперь это к лучшему. Хотя я предпочёл бы напиться из свиного корыта.

Достав из тайника автомат и подствольник к нему, я передал их Генке.

— Послушай, Элф, — сказал он. — Я знаю, что у вас свои дела. Ты меня и так здорово выручил, и вчера вы меня опять выручили…

— О вчерашнем и разговаривать не стоит, — прервал его я. — А за спасение в Харчевне будешь должен мне сотню красных галет. Дуй в Субайху и зарабатывай. Мы ещё встретимся.

— Сотню?.. — опешил Генка. — Ты же заплатил всего двадцать пять! Из них пять голубых!

— И ты сам сказал, что отдашь вдвое, — напомнил я. — За язык тебя не тянули… Кстати, о языке. У тебя сейчас его не было бы, и мне удивительно слышать произносимые им возражения. Ещё получишь в аренду новенький автомат с патронами, подствольник, галеты на дорогу… Да я на твоём месте бы считал сделку очень выгодной! Один только автомат…

— Ладно, — неожиданно кротко согласился Генка. — Отдам хоть двести. Только позволь мне пойти с вами.

— Это ещё зачем? — возмутился я. — Не заставляй меня жалеть о своей доброте. А будешь говорить глупости, я, пожалуй, набавлю и сверх двухсот.

— Но Элф! Почему я не могу пойти с вами?

— Потому, что ты нам не нужен. Прекращай спорить, иначе обойдёшься сам себе дороже, чем дюжина боевых коней в полной сбруе.

— Погоди! Всё что хочешь за то, чтоб я шёл с вами.

— Не погожу! Я ничего не хочу… То есть хочу — чтоб ты убрался! Я знаю, у тебя уже в заднице свербит от любопытства, потому что с нами идёт Имхотеп. Но вы и раньше к нему подкатывали — всей своей научной кодлой — и ничего не выяснили. Если полагаешь, что посреди пустыни он станет сговорчивее, то ты ошибаешься.