Дэвид Эддингс - Обитель чародеев

— В катакомбах для рабов слово «религия» означало смерть. Оно означало, что у тебя вырежут сердце.

— Это все извращенные обычаи гролимов. А у тебя нет своей веры?

— Рабов привозили со всего света, и они молились разным богам… вымаливая смерть.

— А что твой народ? Какому богу они поклоняются?

— Я говорила тебе, что его имя — Мара. Но мы не молимся ему — с тех пор, как он оставил нас.

— Человек не вправе обвинять богов, — строго сказал Релг. — Долг человека восхвалять бога своего и молиться ему — даже если его молитва не будет услышана.

— А каков долг бога перед человеком? — открыто спросила она. — Не может ли бог быть также равнодушен к человеку? Ты не считаешь, что бог равнодушен к человеку, если позволяет, чтобы его детей брали в рабство, подвергали пыткам и безжалостно убивали… или если он позволяет отдавать своих дочерей в награду другим рабам, когда они ублажают своих хозяев… как, например, меня?

Релгу трудно было что-либо ответить на такой болезненный вопрос.

— Я думаю, что ты вел очень спокойную жизнь, Релг, — бросила она в лицо фанатику. — Я думаю, что у тебя очень смутное представление о людских страданиях., о всем том, что люди вытворяют с себе подобными… в особенности с женщинами… очевидно, с полного согласия богов.

— Ты должна была убить себя, — мрачно произнес он.

— С какой стати?

— Чтобы избежать греха, разумеется.

— А ты невинен, да? Я не убила себя, потому что не готова была умереть. Даже в камерах для рабов жизнь может быть сладка, Релг, а смерть — горька. То, что ты называешь грехом, — только очень незначительная вещь… и не всегда неприятная.

— Грешница! — выпалил он.

— Ты придаешь очень большое значение всему этому, Релг, — продолжала она. — Жестокость — грех; отсутствие сострадания — грех. Но это? Нет, я не думаю. Я удивляюсь тебе. Может, этот твой Ал не такой уж суровый и неумолимый, каким ты себе его представляешь? Ему в самом деле нужны все эти молитвы, обряды и преклонения? Или таким образом ты пытаешься скрыться от бога? Ты считаешь, что громкая молитва и удары головой о землю не позволят заглянуть ему в твое сердце?

Релг молчал, слова застряли у него в горле.

— Если бы наши боги действительно нас любили, они наполнили бы нашу жизнь радостью, — яростно продолжала она. — Но ты ненавидишь радость по какой-то причине… вероятно, ты просто боишься её. Радость — не грех, Релг; радость — это любовь, и я думаю, боги одобряют её… даже если ты не одобряешь.

— Ты безнадежно порочна!

— Может быть, — безразлично ответила она, — но по крайней мере, я воспринимаю жизнь такой, какая она есть. Я не боюсь её и не пытаюсь от неё скрыться.

— Почему ты так поступаешь? — спросил он почти трагическим голосом. — Почему ты все время преследуешь меня? Почему не спускаешь с меня глаз?

— Сама не знаю, — ответила, смущаясь, Таиба. — Ты не такой уж привлекательный. С тех пор как мы оставили Рэк Ктол, я встречала десятки мужчин, которые интересовали меня гораздо больше. Сначала мне нравилось дразнить тебя, и ты боялся меня, но потом появилось что-то еще. Все это не имеет значения, конечно. Ты — это ты, а я — это я, но почему-то мне хочется быть с тобой. — Она замолчала. — Скажи мне, Релг, но только не пытайся лгать… ты и вправду хочешь, чтобы я ушла и никогда больше тебя не видела?

Последовала продолжительная и мучительная пауза. Наконец Релг простонал:

— Да простит меня Ал!

— Я уверена, что он простит, Релг, — горячо заверила она его…

Гарион двинулся дальше по коридору. То, что он раньше не понимал, стало совершенно прозрачным.

— Этим занимаешься ты, не так ли? — мысленно спросил он.

— Естественно, — прозвучал в его голове бесстрастный голос.

— Но почему эти двое?

— Так нужно, Белгарион. Я ничего не делаю ради прихоти. Нас всех вынуждают обстоятельства… даже меня. Фактически то, что происходит между Релгом и Таибой, даже отдаленно не касается тебя.

— Я считал… так сказать… — обиженно подумал Гарион.

— Ты предполагал, что я занят только тобой… что ты — центр вселенной? Конечно, это не так. Существуют не менее важные вещи, и Релг с Таибой имеют к ним самое прямое отношение. Тебе в этом может быть отведена лишь роль второстепенного персонажа.

— Они будут очень несчастны, если ты соединишь их, — сказал с упреком Гарион.

— Это не имеет никакого значения. Они должны быть вместе. Это обязательно. Ты, однако, ошибаешься. Пройдет немало времени, прежде чем они привыкнут друг к другу, зато потом они будут очень счастливы. Уменье склоняться перед необходимостью имеет свои преимущества, что ни говори.

Гарион задумался над этими словами, но потом оставил это занятие, так как вспомнил о собственных проблемах. Гарион направился к тете Пол, как всегда в тех случаях, когда не знал, как поступить. Она устроилась у камина, потягивая ароматный чай и любуясь розовыми отблесками зари, играющими на заснеженных склонах гор.

— Ты рано встал, — заметила Полгара, когда он вошел.

— Я хотел поговорить с тобой, и единственная возможность, сделать то, что я хочу, — улизнуть из комнаты раньше, чем в неё войдет мой секретарь со своими бумагами. — Он бросился в кресло и недовольно проговорил:

— Ни минуты не остается на самого себя.

— Ты важная персона, дорогой.

— Эта идея принадлежала не мне. — Он задумчиво уставился в окно и неожиданно спросил:

— Дедушка в полном порядке, да?

— Почему ты так решил?

— Ну… на днях, когда ты передавала Се'Недре амулет… разве он…

— В основном благодаря тебе, дорогой.

— Я ощущал что-то еще.

— Это могла быть и я. Видишь ли, дело было довольно тонкое, и даже я не уверена, причастен ли он к нему или нет.

— Должен же быть какой-то способ, чтобы мы могли знать наверняка.

— Есть только один способ, Гарион, — занять его чем-то.

— Хорошо, давай предоставим ему шанс попытаться… попробовать свои силы на чем-нибудь незначительном.

— И как мы все ему объясним?

— Ты хочешь сказать, что он ни о чем не догадывается? — спросил Гарион, выпрямляясь в кресле.

— Может, и догадывается, хотя я сомневаюсь.

— Ты не намекала?

— Нет, конечно. Если он заподозрит, что дар, данный ему свыше, исчез, это будет для него катастрофа.

— Не понимаю.

— Понимаешь, важно знать, что ты добьешься успеха. Если у тебя нет абсолютной уверенности, ничего не получится. Вот почему мы должны помалкивать.

Гарион задумался, потом сказал:

— Это имеет смысл. А не опасно? Вдруг появится что-то очень срочное, он возьмется за дело и, к своему ужасу, обнаружит, что не может с ним справиться?

— Тогда нам с тобой, дорогой, придется взяться за это дело.

— Ты так спокойно говоришь об этом.

— А что толку нервничать, Гарион.