Марк Лоуренс - Братство дороги

Потеря сознания является благом, но лишь временным.

Я очнулся посреди леса почерневших завитков, покрытых зубьями шипов, голый на фоне небесной синевы.

Повернув свою рыдающую лысую голову, сквозь застилающую глаза пелену я разглядел выжженный в зарослях крюк-шиповника коридор, покрытый тонким слоем белого пепла. Подо мной лежал обгоревший, но оставшийся целым, серебристо-стальной цилиндр. Липкими пальцами я потыкал в кнопки, к которым приставала обгорелая кожа, причиняя такую боль, что не поддается описанию.

Трижды я пытался набрать цифры. Я бы заплакал, но у меня больше не было слез. И вот бесконечно медленно отворилась крышка, и я опустил руки в новую-кожу. Я обмазывал слизью каждый палец. Пока вещество обволакивало их, я, не обращая внимания на боль, продолжал смазывать каждый дюйм. Я размазал слизь по лицу, намазал рот, каждый глаз, все тело, насколько позволяли торчащие в нем шипы.

Что бы это ни было, наука или колдовство, но новая-кожа подтвердила свою действенность. Мазь совершала различные чудеса в зависимости от того, где она оказывалась: восстановила зрение, растеклась по дыхательным путям и исцелила легкие до состояния, когда я снова смог закричать, отрастила новую кожу на руках, а старая просто отшелушилась.

Я вырвался из плена шипов, только чтобы заманить себя в новую ловушку, но она все же позволяла использовать мой убывающий запас слизи для исцеления других участков в паху, ногах, на спине. Восстановление кожи отразилось на моих силах, истощение нарастало, вводя меня в оцепенение, несмотря на подбирающуюся агонию от пережитого.

В конце концов меня разбудил небольшой дождь. Я стоял, захваченный им посреди обугленных останков шиповника, исколотый черными шипами, вымазанный в золе, но не сгоревший, одетый в новую кожу.

Даже обгорелый и крошащийся крюк-шиповник брал с меня свою дань, когда я продирался сквозь него. К моменту, когда я добрался до выхода из пепелища, на моем теле кровоточили сотни ран, но последние запасы новой-кожи уже были исчерпаны. И хлынул ливень, сильный, но теплый, стекающий по моему телу алыми струйками. Стоя в луже из грязи и пепла, я позволил ему омыть себя.

Вернувшись в пещеру, где, остывая, пощелкивал еще горячий камень, я не нашел никаких следов Хакона, только пятно вокруг почерневшей стойки для лекарств. Морщась от жара под голыми кровоточащими ступнями, я прошел вдоль темного коридора и нашел свой меч. И вот в таком виде я и покинул бункер.

Наконец, прежде чем мои силы окончательно иссякли, я обогнул остатки древней колючей проволоки и прошел туда, где из грязи торчала верхушка занесенного землей камня Зодчих. Потрескавшаяся от огня, она выглядывала из земли чуть меньше, чем на фут. Несмотря на выветривание и коррозию, мне, чтобы сдвинуть ее в сторону, потребовалось больше усилий, чем, как я думал, во мне осталось. Полость под ней простиралась вниз за пределы видимости, внутренняя поверхность была сплошь покрыта бесчисленным количеством кристаллических наростов, соединенных между собой лесом серебряных проволочек, некоторые толстые, другие тоньше паутинки. Многие из кристаллов оставались темными, но, то тут, то там, нет-нет да и вспыхивал слабый, видимый только в темноте, свет.

− Не надо, − раздался изнутри слабый пульсирующий голос Каллы.

Из грязи под ногами я выковырял камень. Тяжеленный кусок, который, возможно, когда-то был частью прижимающей колонну плиты. Кряхтя от напряжения, я поднял его к срезу отверстия. Должен пройти свободно, по краям еще останется пару дюймов запаса.

− Я не могу умереть. Не так…

− Тысячу лет жизни − это слишком долго. − И я отпустил камень. Он падал с долгим непрерывным звуком разрушения, отскакивая от одной стены к другой, разрывая внутренности, которые так долго поддерживали эхо Каллы в одном из последних творений Зодчих.

Я посмотрел на свои руки, израненные и пустые. На меня накатила безмерная усталость, захотелось лечь в грязь и отдаться настойчивым призывам сна. Все, что останавливало меня, это воспоминание о поцелуе, намек на ее запах.

− Нет. Я проспал достаточно долго.

Меня разбудил поцелуй, и, как это часто с нами бывает, я обнаружил, что мир-то без меня продолжал свое движение. И вот вам загадка бытия. Когда стоит действовать, а когда остановиться. Живя слишком долго, мы становимся узниками своих снов. Или чужих. Действуй слишком быстро, живи без пауз − и ты все пропустишь, вся твоя жизнь станет одним размытым пятном. Лучшая жизнь состоит из моментов − и когда мы делаем шаг назад, то видим их по-настоящему. Мечта и мечтатель. В этом и загвоздка. Проходит ли когда-нибудь этот сон? Или все мы так и живем во сне до самой старости и только и ждем, ждем, ждем этого поцелуя?

Окровавленный, измазанный грязью и пеплом, я ковылял вниз по холму, пережив очистку Бункера 17. Меня можно было счесть еще одним бедствием, выпущенным в этот мир из ящика Пандоры, поскольку его надеждой я вряд ли мог быть. Но, надежда или ужас, я выжил. Вышедший из шипов и пламени, я стал свободным.

Я провел рукой по лысой голове и почувствовал, что рот скривился в своей старой улыбке, конечно же горькой − но не только.

− Спящего красавца разбудил поцелуй принцессы, − сказал я. И поэтому я отправляюсь на ее поиски.

Примечание.Это первый рассказ, написанный на тему «Разрушенной Империи», навеянный довольно смелой идеей, подсказанной одним из читателей − смешать историю Йорга со сказкой. Сюжет строится вокруг Спящей Красавицы, но имеет привязки к Златовласке и даже Рапунцель! Хронологически события рассказа происходят между двумя ветвями повествования в «Императоре Терний», перед днем свадьбы в «Короле Терний», по возвращении Йорга в Анкрат из своего первого посещения Вьенны. Хакон − персонаж из трилогии «Война Красной Королевы». Использовала ли Катрин свою сон-магию для пробуждения Йорга или это просто отказ устаревшей техники − остается на усмотрение самих читателей.

Аланну Оаку было восемь, когда он булыжником раскроил лоб Дарину Риду. Дарин его избивал, пока два других мальчика лет десяти пытались держать Аланна, прижимая его к столбу ограды. Теперь они поднимались из дорожной грязи, сначала вставая на четвереньки, затем выпрямляясь на нетвердых ногах. Один сплевывал кровь, у другого с уха, которое нашли зубы Аланна, падали алые капли. Дарин Рид лежал там же, где упал, уставившись в голубое небо широко раскрытыми голубыми глазами.

После этого случая ребенка стали называть убийцей. «Кеннт» кричали ему вслед, и это слово привязалось к нему на долгие годы, как некоторые прозвища преследуют человека всю его бурную жизнь. Кеннт – так в старину называли людей, которые убивают голыми руками. Древнее слово на языке, который еще сохранился в селах к западу от Транвея и на котором говорят только седовласые старики. Очень похоже, что этот язык и умрет вместе с ними, оставив только отдельные слова и фразы, слишком удачные, чтобы от них отказаться.