Василий Тарасенко - Драконий Катарсис. Изъятый

Холодок окутал мой разум, проясняя сознание. Пармалес терзал какое-то чужое тело. Я же повис в стороне от бойни, спокойно оценивая ситуацию. Безумие схлынуло куда-то в бездну. В сером тумане вокруг зашипело пространство, исказив свет:

«Не то! Ты должен измениться или умереть! Сердцу Бездны нужен сильный царь. Если ты не способен стать жестким и равнодушным, тебе не одолеть Пармалеса».

Демон застыл, слушая голос трона. Он без особых усилий держал в левой руке мое тело, ухватив за шею. Другая его рука почти оторвала кусок торса, орошая пространство потоками крови. Я с интересом шевельнулся, захотев кое-что сказать. И тело послушно вскинуло то, что уцелело от головы. Лохмотья губ разомкнулись, роняя слова:

— Разве не весело?

Парь почти с испугом уставился на меня, зарычал и одним махом снес голову. Но она лишь разлетелась на осколки образа и вновь возникла на месте. Я окончательно успокоился. Все происходящее перестало быть веселым. На границе сознания послышались вкрадчивые шаги ужаса, подкрадывавшегося за серым светом, как за пеленой. А Пармалес вдруг впервые с начала избиения моей несчастной тушки заговорил:

— Почему ты не даешь мне убить его? Ты хочешь, чтобы правил он?

Он явно обращался к владыке Бездны. Холодный голос ответил слегка отстраненно:

«Ты лишь старая догма, не способная найти новых путей в жизни. Разве твой демонический облик не есть лишь отголосок старых предпочтений? Ответь, ты способен измениться и стать другим? Из убийцы драконов стать отцом нового мира?»

— К тухлым богам твои слова, трон! — отрычался царь в ответ.

Он встряхнул мое тело еще раз, но больше ничего сделать не успел. Я провалился в секунду мрака, а затем очутился в стороне от крылатого существа, растерянно уставившегося на свою пустую лапу. Новый, совершенно живой и теплый, голос вмешался в разговор:

— Эх, братец, ты снова пытаешься стать демиургом. Разве я не говорила тебе, что этот мир уже создан и переделать его не в твоих силах?

Рядом с демоном появилась женщина-моркот невероятной масти — смесь золота и меди с вкраплениями зелени. Она с теплым участием посмотрела на меня, затем на демона, при взгляде на которого в ее глазах плеснулась чуть ли не материнская забота вперемешку с гордостью. Уши морры забавно шевелились, ловя каждый звук. Холодный голос наполнился презрением:

«Ты вмешиваешься не в свое дело, сестра. Уйди. Не мешай».

Морра проигнорировала слова серого света, ласково провела ладонью по мерно вздымающейся груди демона и спросила:

— Зачем ты убиваешь себя?

И громкий хлопок собранных крыльев стал ей ответом вкупе с задумчивым взглядом. Пармалес замер, уставившись на меня, а морра грустно улыбнулась и сказала:

— Смерть не всегда правильный путь.

Я засмеялся, а жемчужный мир вокруг нас начал осыпаться черными звездами под ноги. И миллионы смертей засмеялись вместе со мной.

Это долбаное новое утро наступило как-то сразу. Сколько уже хожено под дождем мной и моими сородичами, но никогда еще в пути не было у меня такого мерзкого утра. Потому что маленький моркот так и не пошевелился на троне. Ни разу за всю ночь, словно время, великое и непреодолимое, заступило на стражу и не дает течь секундам. Кровь из раны на груди Сахарка больше не текла. Но она застыла в таком состоянии, что даже тупому было понятно — стоит только где-то сдвинуться с места песчинкам судьбы, и носительница жизни хлынет с новой силой.

Я мрачно окинул взглядом тронный зал. Все, кто тут был, стали похожи на собственные тени. Бессонное бдение у трона даром не прошло никому. Харрами, похожий на плешивого дикого зверя, о чем-то сердито вещал заторможенной Клэв. Форестесса же явно его не слушала по причине того, что практически спала, стоя у стены между окном и дверью на площадку, по которой рокотали струи ливня. Кевианзия вообще плохо выглядела. Она так и простояла всю ночь на границе серого тумана, пытаясь что-то сделать с нашим непутевым пострелом. Возможно, именно благодаря ей время для смертельно раненного моркота и застыло. Не знаю, никогда не был силен во всех этих заморочках с заклятиями. По мне, врезать кулаком промеж ушей — самое то для простого воина. Только бить надо так, чтобы эти уши схлопнулись, и тогда проблем не будет.

Мой взгляд выловил в рассветном сумраке нервно вышагивавшую на расстоянии вокруг трона Гасту. Лесная дева по-прежнему не находила себе места, продолжая склонять свою тормознутость. И я мог ее понять — вот чего стоило вовремя схватить мальчишку за холку и не дать совершить самую большую глупость в жизни. Я вздохнул и с прежней надеждой глянул на Террора. Под ним к моменту, когда все в тумане застыло, успела набежать изрядная лужа крови, которая и сейчас все так же блестела свежестью и яркой краснотой.

А ведь он мне сначала не понравился — хлипкий слабак, слегка истеричный, наглый и забавно непосредственный. Хм… Я поймал себя на этой мысли. Однако, похоже, вру сам себе — понравился, да еще как. Сердце сжалось от чего-то, похожего на тоску, при взгляде на худенького моркота, застывшего на троне. Остается надеяться только на одно.

— Воля пятерых высших непреложна, — прервал мои размышления голос Канкадиэля. — Если что-то изменится и он очнется, передумав умирать, я помогу ему закончить начатое.

— И не уйдешь отсюда дальше дверей, — спокойно ответила Клэв, оторвавшись от стены. Ее усталое лицо перечертила кривая усмешка. — Тогда твое пророчество сбудется.

— Мне все равно, женщина леса, — харрами пожал плечами. — Еще в Шантале я должен был убить светлячка, но не смог. Он прекрасен, как луны в ночи, которых я не видел уже семь веков. Ты видела луны, женщина? Это сумасшествие моего народа, потерянное на горе женам и детям. Сколько харрами уже погибло или умерло в своей постели, не отправившись к праматерям только потому, что спятившая богиня что-то напутала с погодой, прокляла наш континент и сбежала, оставив мой народ без лунного благословения. Знаешь, как мерзко умирать, когда нет пути на небеса? Когда нет в ночи лунных дорожек на каплях росы? Когда небо не сияет семенами лун? Ты не сможешь представить себе этот мрак, в котором живет мой народ вот уже семь веков.

— Твое самомнение выше самых высоких каньянов, четверорукий, — раздраженно прервала монолог котяры Гаста, остановившаяся возле них с форестессой. — И лучше не рассчитывай, что я позволю тебе причинить вред нашему Террору.

— Наивный юный побег Лесного Моря, — тихо пропел харрами. — Что ты можешь сделать мне, тому, кто живет под этим небом уже столько лет, что даже камни на могилах твоих предков истаяли в пыль?

— Я не позволю тебе приблизиться к светлячку! — Форестесса напряженно выпрямилась, а ее глаза ярко засветились изумрудным светом.