Goblins - Свартхевди - северянин

Тварь, тем временем, подбиралась ближе. Она, по-видимому, почуяла дым от костра, и уверенно двинулась к моему крылу дома.

В соседней комнате раздался грохот, треск и скрежет, а я пытался слиться со стеной. Не найдя там ничего для себя интересного, это йотуново отродье переместилось к моей комнате. Я с содроганием смотрел, как в оконном проеме появляется его лапа, покрытая струпьями и язвами, ползет мимо меня, шарит по комнате. А я достаю из мешочка последнюю горсть соли, туда же вкладываю одну из серебряных монет. Не густо — но иного средства у меня нет. А секира, подозреваю, тут бесполезна: сомневаюсь, чтобы эту мерзость можно было озадачить честным железом. Хотя, если дойдет до дела — несомненно попробую.

А вообще, следовало бы измельчить найденные серебряные изделия, а то глупо посудой кидаться… Да, хорошая мысля приходит опосля.

Впрочем, как обычно.

Чудовищная лапа, тем временем, пошарив немного по комнате, вытянулась в коридор, и что-то там с жутким хрустом сломав, принялась исследовать другое помещение.

Неудивительно, что местные жители вымерли. Я бы тоже вымер, если бы ко мне по ночам приходил такой вот ужас, и шарил по моему дому.

Напоследок своротив мне очаг, тварь наконец, убрала конечность из комнаты, и отправилась проверять другую сторону дома, а у меня подогнулись ноги и я съехал по стене, хлопнувшись на задницу, как мешок с овсом. Так и сидел в углу, как умалишенный, сжимая, до хруста в пальцах, древко секиры одной рукой, а другой — пригоршню соли.

Клянусь бронзовой колесницей Тора, и обоими козлами, ее влекущими: не будь заросли на моей башке и без того белыми, стать мне седым, как древний старик, в эту ночь.

Герои былых времен в легендах поражали троллей, но посмотрел бы я, как они справились бы с этим! А я, мало того, что не тот самый герой, так еще и в плане волшебных сил пуст и выжат досуха, словно пивной бочонок в доме горького пьяницы…

Тварь вскоре убралась, но я еще долго сидел, боясь пошевелиться, пока, где-то под утро, меня не сморил сон.

Как думаю, дед, наблюдающий за мной (а он смотрит, я уверен) из Чертогов Павших, выдрал себе уже всю бороду, будучи в гневе от тех фокусов, что выкидывает его младший внук. Ведь каково же могучему воину и почтенному колдуну, слава о силе и мудрости которого простиралась далеко за пределы наших земель, наблюдать своего потомка, сидящего на дереве в одной рубахе, и спасающегося, таким образом, от какого-то жалкого неуклюжего и тупого драугра?

От каких-то жалких двух драугров, если быть точным, и какой-то мелкой твари, каковая, возможно, увязалась за мной по моим следам с места последней ночевки.

С ветки, на которой я восседал, кляня себя за тупоумие, и судьбу за немилость, сквозь туман был виден ее силуэт. Но я успел рассмотреть ее более подробно, чему был нисколько не рад. Худенькая фигурка, с ног до головы замотанная в полуистлевшие лохмотья — ее можно было бы, наверное, принять за ребенка, но когда я чудом смог увернуться от нее, пытавшейся прыгнуть мне на спину, оно показало свое лицо.

Всего на миг — но оно будет сниться мне в кошмарах, наверное, еще очень и очень долго. А, скорее всего, когда-то это существо и было ребенком: удивительно чистое личико, голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц, аккуратный носик… И совершенно нечеловеческая пасть, от уха до уха, полная иглообразных зубов. Промахнулось оно, надо сказать, совсем ненамного, и будь я чуть менее ловок, то сейчас оно грызло бы мои кости.

Я не люблю таких ребенков. Хотя, даже немного сочувствую: никто не достоин такой участи — обратиться в подобную мерзость, а уж дитя и подавно. Лучше уж в Нифльхейм, чем так.

Но, обо всем по порядку.

День я провел, в общем, неплохо. Утром, спустившись во двор, полюбовался на следы ног ночного гостя: ножищи у него подстать всему остальному, ям понаоставлял, в ярд длиной, не меньше.

Но неглубоких.

Какие, следовательно, можно сделать выводы? Тварь, во-первых, легковесна, хотя и сильна (борозды от когтей на каменных стенах меня впечатлили), а во-вторых — материальна. Ну и, несомненно, в-третьих: с ума я пока не сошел, и не дурные видения на почве злоупотребления грибной похлебкой это были.

Задерживаться в этом месте смысла не было, и я двинулся вглубь поселения. Ну, это я так полагаю, что вглубь, на самом деле, из-за этого тумана направление можно определить лишь приблизительно, хотя, вроде, кругами не хожу. По дороге в развалинах подобрал еще пару-другую ценных вещиц (ой не бедняки тут жили!), и более в дома не заходил. Ну, зачем мне скарб, серебро или даже золото в этом мертвом месте? А вот нарваться в потемках можно легко. И нежить, во мгле скрывающаяся, опасность представляет, да и сами здания в таком состоянии, что, кажется, от чиха разваливаться начнут. Не хватало еще сломать себе чего-нибудь, провалившись в гнилой пол — потерять подвижность в этом месте, это верная смерть, причем поганая. А дед предостерегал от пустячного риска, рекомендовал сначала думать дважды, потом действовать. Да и тащить тяжело будет, чего уж там.

Впрочем, порывы любопытства поглядеть, а вдруг чего интересного или полезного лежит в руинах практически полностью прошли, когда мне изредка начали попадаться останки тех, что когда-то пришел в эти места с огнем и сталью. Почему их? Возле облепленных плесенью останков какого-то бедолаги (растащенных, кстати, и изгрызенных) валялась, высыпавшись из давным давно насквозь прогнившего кожаного мешка, добыча грабителя, одного из тех, кто взявл на щит это селение. Кубки, безделушки — бери-не-хочу, не ленись, копайся во мху, собирай. Бронь и оружие человека съели тлен и ржавчина, а золоту и серебру ничего не сделается, да и нечисти местной оно тоже ни за чем не сдалось.

Я подобрал немало неплохих вещиц, машинально, просто из жадности, и, чтобы облегчить мешок, все же выложил обломок трофейныого меча. Он был мне, в принципе, уже ни к чему: до сих пор я неплохо управлялся секирой; нож же нашелся, пусть и говенный.

Хотя, больше чем самым красивым кубкам я был бы рад связке сушеного мяса.

Или рыбы.

Или низке грибов.

Или котелку густой, наваристой похлебки, в котором будет плавать шмат жирной свинины, размером не менее чем фут на фут. А заесть я это хотел бы головкой сыра, или даже двумя. И пиво! Много пива!!! Или, хотя бы, воды, чтобы болотом не воняла… И повторить все это, когда закончится. И копченый окорок чтобы был, лучше две штуки, а можно три, и немного овощей…

Почувствовав, что сейчас захлебнусь слюнями, я вышвырнул из головы все бесплодные мечтания.

И чем дальше я шел, тем чаще попадались мне подобные находки. Видать, неудачей набег закончился: хрен-то с ней, с добычей, но бросать на поле боя без похорон и тризны тела своих друзей, тех, кто стоял в одном строю с тобой, плечом к плечу, никто бы не стал. Не по-людски это, я так думаю. А по обычаям Нурдланда такое не считалось великим позором лишь в том случае, если хирд потерпел поражение, и хоронить павших было бы некому. А на добычу, что можно тут просто подобрать с земли, похоронив в уплату ее бывших владельцев, можно, пожалуй, немалое войско снарядить. Да что уж там, свой борг заложить можно, думается мне — казна любого конунга позавидует богатствам, что тут найти можно. Затык лишь в том, как сюда добраться, да как это вынести, не зря батя учил: поход окончен, не когда ты последнему врагу репу снес, а когда ты, сытый и пьяный, дома перед женами и друзьями добычей да удалью хвастаешься.