Генри Олди - Сильные. Книга вторая. Черное сердце

Я бы тоже хотел вернуться, но мне было нельзя.

Она стояла на том самом месте, где осталась ждать вчера. Затылок, лопатки, ягодицы, пятки — в струночку, приклеены к столбу-невидимке. Полагаю, за всю ночь Куо-Куо даже не пошевелилась, не сменила позы. Из всех, кого я знал, так мог один Нюргун. Теперь, выходит, не один. Мой брат обогнал нас, встал напротив женщины: босой, голый по пояс, в измятых ровдужных штанах до колен. Почуяв движение за спиной, с раздражением дернул плечом: не лезьте!

Мы и не лезли.

Женщина моргнула. Проснулась? Нет, она же теперь не спит.

— Ты!

В восклицании смешались ярость и радость.

— Люблю, — бесстрастно произнес Нюргун.

Теперь я понял, что он любит. Нет, не битвы. И не что — кого.

— Илбис Кыыса, — Умсур ела глазами вчерашнюю Куо-Куо. Жесткий прищур исказил лицо удаганки, вызвав в моей памяти морду жуткой птицы эксэкю. Сестра видела что-то, недоступное нам. Имя Девы Войны, трехгорбой вороны, пьющей кровь раненых, она произнесла с содроганием. — Одержимая? Нет, вряд ли. Алатан-улатан! Как же я сразу…

Умсур вскрикнула, как от боли, когда боотурша без лишних слов сорвалась с места и кинулась к Нюргуну. По дороге она облачалась в доспех со скоростью, ужаснувшей меня. Бег Куо-Куо должен был сотрясти алас сверху донизу, но земные корни остались спокойны. Казалось, новоявленная Кыс Нюргун мчится, не касаясь земли. Она бежала и росла, росла и бежала, отчего мнилось, что женщина приближается гораздо быстрей, чем в действительности.

Три шага. Три стремительных шага. В руке Кыс Нюргун возникло копье: стальная пика с хищным граненым острием. Тусклый блеск в предутренней дымке — это копье холодной молнией ушло в полет. Какой там полет?! Единый краткий высверк соединил набегающую боотуршу с Нюргуном, обратившимся в камень.

— Люблю, — повторил Нюргун.

Он сделался больше. Черная воронка жадно распахнулась в его груди, и гигантскую стальную иглу как языком слизнуло. Копье исчезло в дыре без следа. Нюргун качнулся, но устоял. Он продолжал увеличиваться. Оружие? Доспех? Их не было. Края черной дыры курчавились завитками дымной копоти, облизывали ребра, ясно проступившие под кожей, шершавыми язычками аспидов: ещё! дай нам ещё!

Кыс Нюргун дернуло вперед, словно кто-то ухватил ее за волосы и рванул изо всех сил. Женщина споткнулась на бегу. Так дергало Кылыса Лэбийэ перед тем, как разорвать пополам. Лицо Кыс Нюргун озарилось недоумением, и я узнал прежнюю Куо-Куо. Она пряталась в боотурше, рвалась на свободу, как черная дыра в груди Нюргуна!

— Нет, — сказал Нюргун. — Люблю.

Он сжал дыру обеими руками. Я видел, что это так, и это не так. Мой брат сжимал дыру не руками — собой, всем, что у него есть, что осталось про запас. Дыра уменьшилась, с неохотой отступила, притворившись сердцем; затаилась, дыша угольным туманом.

Женщину притянуло к Нюргуну, как на аркане. Ноги боотурши едва поспевали за летящим вперед телом. Что было тому причиной? Мощь черной дыры? Боевая ярость Кыс Нюргун? Когда, крича так, что птицы замертво валились с небес, она с размаху врезалась в Нюргуна, мой брат скрипнул зубами, пошатнулся и сделался больше.

Да, еще больше.

С видимым усилием Кыс Нюргун отступила на шаг, взмахнула мечом. Без вреда для мужчины, а главное, без вреда для женщины, меч исчез в черной дыре, вырвался из пальцев хозяйки, просвистел над выжженными пустошами и сгинул за горизонтом событий. Вскрикнула мама; я вздрогнул, слыша, как она кричит и умолкает, зажав рот ладонью. Мокрые от пота волосы Нюргуна взметнулись темной волной, и Кыс Нюргун стала огромной, вровень с моим братом, но доспех кузнецовой дочери исчез, открыв взглядам обнаженную могучую плоть.

Дыра тащила всё, что подворачивалось, в свою ненасытную утробу; мой брат тащил всех, кто сражался с ним, в гигантскую всесокрушающую безоружность, туда, где исчезают лезвие и острие, и остается лишь сила против силы.

— Люблю, — Нюргун поднял голову. — Хватит.

— Ты! — задохнулась боотурша.

Ее кулак пришелся Нюргуну в рот. Лопнула, брызнула кровью нижняя губа. Нагая женщина била нагого мужчину, била без жалости и стеснения, так, словно они были единственными людьми во всем мире. Буду держать, обещал Нюргун. Черную дыру? Удары Куо-Куо, которую он бросил ради меня? Слово, данное нам? Женщина била, мужчина терпел.

Сколько, подумал я. Нюргун, сколько еще ты вытерпишь?

— Шесть, — сказала Умсур.

— Пять, — возразила мама. — Ты что, не видишь?

— Да, — согласилась Умсур. — Пять.

Я обернулся к ним:

— Что — шесть?! Кого — пять?!

— Месяцев. Посмотри на ее живот.

Я посмотрел. Кыс Нюргун как раз замахнулась для очередного удара. Ее движения утратили недавнюю быстроту: кулак двигался медленно, словно напоказ, но я глядел не на кулак. Живот! Живот боотурши выпирал бурдюком, полным кумыса. И клянусь, кто-то усердно подливал в бурдюк новую порцию кумыса: шипучего, пенистого свежачка.

Кулак угодил брату под ребра. Нюргун крякнул и вырос. Женщина охнула и выросла. Живот ее колыхнулся и вырос.

— Теперь шесть, — вздохнула мама.

— Она что?..

— Да, в тягости.

— От Нюргуна?!

— От кого же еще? Или ты тоже?..

— Нет! Нет!!!

— Ну, значит, точно от Нюргуна.

Следующий удар попал Нюргуну в грудь. На миг мне почудилось, что рука Куо-Куо провалилась в грудную клетку брата по локоть, нет, по плечо. Черная дыра с жадностью чавкнула, готовясь доесть остальное, но Нюргун повернулся к женщине боком, и алчное лже-сердце лишилось добычи.

— Семь.

Живот Куо-Куо выпятился еще больше, кожа на нем натянулась, как на шаманском бубне. Пупок утратил форму, сгладился, а там и вовсе вылез крохотным кулачком. Другой кулак, куда больше пупка, прилетел Нюргуну слева, в скулу. Хрустнули зубы, Нюргун сплюнул кровью, а Кыс Нюргун едва удержалась на ногах. Живот тянул ее вниз; сила, вложенная в удар — вперед и в сторону. Казалось, еще чуть-чуть, и женщину разорвет надвое без всякой черной дыры!

— Восемь.

— Ты готова?

— Да, мама.

— Ты?

— И я, — кивнула тетя Сабия.

«К чему?» — хотел спросить я. Нет, не спросил. Что тут спрашивать?

— Сарын, вели Баранчаю нагреть воды.

— Уже. Вбить кол в землю?

— Поздно, не успеем. Да и они не дадут.

Девятый удар тянулся нестерпимо долго. Время шалило, пространство издевалось; кулак женщины увяз в воздухе, и Кыс Нюргун выталкивала его, как телегу из грязи, всем телом. В итоге кулак лишь слабо ткнул Нюргуна в плечо. Так мальчишка бросает приятелю вызов: «Ну что же ты? Дерись! Или струсил?»

— Нет, — отозвался Нюргун. — Ты бей, ладно?

Этого Куо-Куо вынести не смогла. Крича от ярости, а вскоре и от боли, она упала на колени. Живот тянул вперед, боотурша уперлась руками в землю — и с трудом перевалилась на бок, а там и на спину. Под ней растеклась лужа, быстро впитываясь в землю.