Сергей Боровския - Элем

Что есть, то есть.

- Отложим отгадывание их на потом.

Я делаю то, что делать в Элеме обычно не люблю: перемещаюсь в желаемую точку пространства, зацепив её взглядом. Предпочитаю гулять «по-человечески», ногами или на транспорте. Но сейчас не тот случай. Нет необходимости вести её по этому склепу. В три-четыре приёма мы оказываемся на улице.

У меня нет плана. Я действую наощупь. Экспериментирую. Не даю ей подолгу застывать взглядом на одном предмете. Поворачиваю её голову рукой.

- Как называется это место?

- Элем.

- Это город?

- Ну да.

- А он где?

Понимаю её вопрос. Я сам когда-то безуспешно искал его на карте.

- На другой планете, - сочиняю вдруг очередную небылицу.

- Почему мы здесь?

- Просто хотел показать тебе.

- Это важно?

- Для меня — да.

- Почему?

- Потому что этот город принадлежит мне.

- Как такое возможно?

Всё. Больше я её не удержу. Её тело становится безвольным. Она повисает у меня на руках. Потом тает, превращаясь в облако тумана. Стою в нём, думая, куда отправлюсь дальше. Замечаю на углу человечка в котелке. На этот раз без очков и клетчатого пиджака — учёл замечания. Он приподнимает свой головной убор, приветствуя меня. Не обращая на него внимания, ухожу по улице в противоположную от него сторону.

Просыпаюсь от звуков мобильника, яростно таранящего стойку ночника. Не глядя на дисплей, уже знаю, кто.

- Алло!

В трубке её возбуждённое дыхание. И молчание. Поэтому я говорю первым:

- Я сейчас к тебе приеду. Ты дома?

Слышу судорожные всхлипывания.

- Да.

Короткие гудки.

На часах почти полдень. Безработному позволительно понежиться в кровати подольше. А она — крепкая девчонка. Столько времени вытерпела прежде, чем позвонить.

Принимаю душ. Одеваюсь. Выхожу на улицу и беру такси. В это время пробки минимальны, а лезть под землю не хочется, хоть это и недальновидно. Впрочем, у меня же есть предложение от «Мюнхенской фирмы».

Алина встречает меня настороженным взглядом и заплаканными глазами. Целую её повелительно в губы, как будто никакой ссоры между нами и в помине не было.

- Где ты был?

- Прости.

Ещё один поцелуй. Он возбуждает её, и мы в «танце любви» передвигаемся к дивану. Родителей, по всей видимости, дома нет. Нам требуется всего минуты две, чтобы понять: ничего не выйдет. Садимся на диван рядом друг с другом. Она в полной растерянности. Я — как подозреваемый с шатким алиби перед допросом. Но с некоторыми полномочиями, правда.

- Между нами всё закончено?

- Зависит от того, хотим ли мы этого.

- Как тебя понимать? Я всю голову сломала, думая о нас. Что с тобой происходит? Ты заболел?

Улыбаюсь.

- Ты же не это хочешь спросить.

- Значит, это был не сон, - произносит она обречённо.

- Нет. Но почему это тебя так огорчает?

Я действительно не понимаю, почему люди предпочитают шарахаться от неизвестного и искать «рациональное зерно» там, где его не может быть принципиально и категорически. На собственном примере я убедился, что лучше выглядеть глупым, чем быть им. Почему же мне не удаётся передать свою уверенность в правоте близким мне людям?

- Ты волшебник?

- Был бы волшебником, мы бы сейчас не выясняли отношения, а порхали бы где-нибудь в Космосе, вдыхая вакуум.

- Тогда кто?

Она требует от меня ответа на вопрос, которой я и сам себе стараюсь не задавать. Она хочет узнать от меня то, что ей положено выяснить самостоятельно.

- Не знаю.

- Неужели ничего нельзя с этим сделать?

- Зачем «с этим» нужно что-то делать?

Неконтролируемые слёзы льются у неё из глаз, замутняя и без того нечёткую картинку.

- Ты не любишь меня?

- Люблю.

Через полчаса мы сидим с ней на кухне и пьём чай в полном молчании. Мне пока нечего сказать, а у неё проблема противоположного свойства — избыток слов. Она тарахтит что-то про то, как все эти дни не находила себе места. Как перемена погоды отражается на её здоровье. Как трудно в наши дни найти девушке работу, если она придерживается строгих правил морали. Потом её вдруг выносит в совершенно другую область.

- Как ты думаешь, мы встретимся когда-нибудь с теми, кто умер?

Вот тебе приехали. Но у меня почему-то готов ответ.

- Сомневаюсь.

- Почему? Никакой души нет?

- Есть, но не в ней дело.

- А в чём?

- Они не хотят с нами встречаться. Им это не нужно.

- Но ведь...

- Они счастливы, если тебя устроит такое объяснение.

- Без нас?

- В том числе, благодаря этому.

Алина пытается представить себе, как бы ей удалось не думать о её папе и маме. Обо мне. Её коробит от этих мыслей.

- Но это гадко!

- Вовсе нет. Гадко причинять друг другу боль, думая при этом, что проявляешь заботу. Гадко навязывать свою модель поведения. Считать свои эгоистические убеждения чьим-то благом.

- Ради любви можно и потерпеть. Иначе что? Одиночество?

- Вполне вероятно.

В её глазах я вижу ужас и страдание.

- Ты ненавидишь людей.

- Нет. Ненависть к людям — это расточительство. Впрочем, как и человеческая любовь.

- Уходи!

Я стою у станции метро. Мимо меня идут люди. Невыспавшиеся, злые, озабоченные, ищущие виноватых, лелеющие в себе радости, увлечённые будущим, наполненные важностью, скорбящие, покорившиеся судьбе, заблуждающиеся, пребывающие в сладком неведении. Бесконечный поток смертей и болезней. На многих из них я вижу тёмные пятна. Где-то на самом дне сознания бродит мысль о том, что нужно куда-то бежать и кого-то спасать. Убиваю её, как назойливую муху.

Фальк ждёт меня в условленном месте: на скамейке в Центральном Парке Развлечений. Когда и как мы условились, мне неизвестно. Осознание договорённости вдруг приходит ко мне — вот и всё.

- Догадываешься, о чём я хочу тебя спросить? - начинаю я нашу беседу.

- Угу.

Эмоциональную окраску его мычания можно интерпретировать, как угодно.

- А я всё равно спрошу.

- Ну, так спрашивай уже.

- Что будет, если я найду в Учреждении себя?

- Земля налетит на небесную ось, - язвительно цитирует он Михаила Афанасьевича.

- Я серьёзно.

- И я серьёзно.

- То есть у тебя есть возражения?

Фальк кривится.

- У меня встречный вопрос, - говорит он. - За кого, интересно, ты меня принимаешь?

- За того, за кого ты сам хотел. Не я тебя отыскал на просторах Элема, а наоборот. Я знаю твоё имя, но тебя нет в моём сценарии.

- Допустим. Что это нам даёт?

- И ты — единственный, кого я здесь воспринимаю, как нечто... живое.

- Делаешь успехи.

- Значит, я здесь не по своей воле?

Он качает сокрушительно головой, как бы говоря: учишь тебя, учишь...

- А вот это уже чистой воды рассудочная спекуляция! Причём, параноидального свойства.

Смотрю на детишек, совершающих опасные кульбиты на качелях. Где их родители?

- Мороженого хочешь?