Татьяна Зингер - Чтица Слов

— Для родителей я перестал существовать в тот миг, когда гарнизон пал, — ответил Иттан. — Пойми, мой отец — не обычный вояка, он лучший из лучших. Солдаты слагают легенды о его подвигах. Король лично вручал ему награды. А тут я…

Он замолчал, но Тая не стала выпрашивать подробностей; чувствовала — сам расскажет. Душу вообще сложно обнажать перед кем-то, будь он чужаком или своим, и нельзя требовать выпотрошить её побыстрее.

— Командующий должен сражаться и погибнуть за свой отряд на поле боя, но я струсил, предпочтя сбежать, — резанул Иттан. — Для моего отца это непростительное преступление. Я должен был умереть со всеми, вот в чем дело.

— Но ты не умер. — Тая погладила ладонь Иттана, будто уверяя себя: он жив, он настоящий. Он не исчезнет, как магический шарик света, зовущийся «светлячком». — Твои родители примут тебя.

— Возможно. — В голосе появилось отрешение. — Но важны не только родители. От общественного мнения не деться, нет. Только не в столице. Дезертирство — это отпечаток на всей карьере, на всей жизни. Дезертиру не найти приличной работы. Ни одна женщина из высшего света не согласится стать его женой. — Иттан дернул плечом. — Да и бес с ней, с женщиной. Но клеймо это не смыть ничем, кроме смерти. Едва я переступлю порог дома, набегут газетчики; люди, некогда звавшиеся друзьями, начнут обходить меня стороной. Не только меня, но и мать, и отца. Зачем жить в вечном угнетении, если можно просто признать: Иттан Берк мертв. Я кто угодно другой. И я живой.

Несправедливо. Ведь он не сделал ничего плохого. Не он убил коменданта, не он пустил подводников, не он вымаливал пощаду, пока те крушили всё подряд. Он просто спасся. И потому должен пострадать?

— Военному совету о произошедшем доложит Леневра Рене. Её сын — лучшее доказательство того, что завеса таит угрозу, и её не страшат клейма позора, — как ни в чем не бывало, продолжил Иттан, переплетая пальцы с Таиными.

— А она спрашивала, как ты ослеп?

Его рука была такой теплой и знакомой, что Тае казалось: она помнит наизусть каждый шрам, каждую впадинку. Помнит родинку у мизинца и вздутую венку, ведущую к запястью.

Кажется, она намертво прикипела к нему. В груди сводило, если Иттан дотрагивался до Таи. Она жадно ловила его поцелуи и с нетерпением ждала, когда он прижмет её к себе. Ей нравилось, как он дышит. Просто нравилось, и всё. Это не описать словами — только покалыванием в пальцах и сладкой судорогой, когда чье-то дыхание касается твоей шеи, и по коже ползут мурашки.

— Я честно признался, что входил в поисковой отряд и рухнул в завесу, спасая тебя. Даже если раскопают записи о назначениях, то откуда им знать, как именно меня зовут? — Тон его голоса был холоден. — Знаешь, что ещё странно? Тогда, во время последнего боя, я начал что-то видеть. Тени, очертания — но видеть. Теперь же вновь чернота. — Он потрогал попеременно левый и правый глаз, будто уверяясь, что они до сих пор в глазницах.

— Что сказал целитель?

— Он долго осматривал меня, даже попытался уличить во лжи, — Иттан хмыкнул, — но в итоге признал: зрение утеряно. Магических причин не уловил, флер истинной силы если и был, то стерся. — Тая повторила про себя красивое слово «флер». — Глаза целые, повреждений никаких. Я просто не вижу, и всё.

Но не бывает же, чтобы человек просто так перестал видеть. Ничем не болея. Вошел в завесу зрячим — вышел слепцом. Тае хотелось топнуть ногой и прикрикнуть на богов, что посылают хорошим людям такие испытания, пока плохие здравствуют.

— Так не бывает, — вслух повторила Тая. — Мы должны найти способ! Я уверена, тебя можно излечить, иначе бы я прочитала о слепоте заранее. Подожди-ка, — она пососала нижнюю губу, вспоминая предсказание. — Ведь кое-что осталось. На твоих глазах до висков красный след как от повязки.

— Он жжется, — согласился Иттан, проведя по следу пятерней.

— Что если это и есть метка?

Тая пересказала подробно, что именно разглядела в книге. Как перебрасывала буквы, как те нехотя перестраивались, рождая новое слово.

— То есть я мог умереть, а ограничился отметиной, — отчего-то весело — хоть веселье это было шальным — подытожил Иттан.

— Рейк рассказывал мне, что его нога тоже покраснела. И невыносимо чесалась. А потом она загноилась.

— То есть ты думаешь, у Рейка тоже была метка? Каковы шансы, что меня ждет подобная участь?

— Не знаю, — честно призналась Тая. — Мне нужна книга.

— Найдем, — пообещал Иттан.

Ночь была прекрасна. Небо нависло над головами. Казалось, протяни ладонь, и пузатые звезды рухнут в неё горстями. Тая привычно кралась, обходя стороной фонари и горящие светом окна. Иттан ступал осторожно, но, будто привыкший к слепоте, гораздо увереннее. Реже спотыкался, почти не водил рукой — второй держался за локоть Таи — в поисках опоры.

— Никогда не думал, что столица пахнет… так, — прошептал он, шумно втягивая ночной воздух.

— Как?

Помоями, болезнью, сточными водами?

— Домом, — ответил Иттан. — Теперь, когда мне не подвластны глаза, остальные чувства будто бы обострились. И запахи стали куда глубже. Я, как бы это объяснить, — он на мгновение остановился, — гораздо лучше слышу, чувствую оттенки ароматов. Дышу полной грудью. Нелепо, да?

Они дошли до постоялого двора «У корыта». Тот пользовался настолько дурной славой, что хозяин даже гордился ей. Да-да, говорил он, вон там убили стражника, а тут двое воровских главарей раскрошили друг дружку в мясо.

Зато в «У корыта» никого не волновала внешность и род деятельности. И ещё здесь очень не любили крыс Затопленного города — потому как ошивались в основном бандиты из трущоб. На всякий случай Тая опустила голову — мало ли нарвется на знакомых, — навесила на лицо скорбную мину. Грустные всегда менее приметны — взгляд не цепляется за тех, у кого с лица стерты любые эмоции.

Но, в целом, шансов быть увиденной «своими» почти нет. Всяко лучше, чем спать в подворотне (и быть отловленной утренними стражниками) или искать ночлега в нижней части города (и быть обворованной тем, кто когда-то звался другом).

— Сегодня переночуем тут. А завтра двинемся в путь. Надо было все же согласиться на предложение Леневры и заночевать в её поместье.

— О нет, поверь, эта женщина — не та, чьим гостеприимством ты жаждешь воспользоваться. К тому же я боялся, что она в итоге вспомнит меня. Мы встречались несколько раз в стенах академии, но тот я, конечно, был другим.

Иттан провел кончиками пальцев по рваной куртке, запачканной в саже и песке.

Тая помнила, каким он был. Светловолосый граф из верхних. Подстриженный по последней моде, одетый в отглаженное и свежее. Красивый до умопомрачения. Но такой одинокий, будто бы покинутый всеми, кому доверял.