Александр Забусов - Кривич

— Не в добрый час привел ты воев в мои владенья, нурман! — первым заговорил незнакомец. — Хочешь выжить, вертай в зад.

— Нет!

— Что ж, свой выбор ты сделал.

Незнакомец исчез, тем самым освободив путь.

— К бою! — подал команду Орм, тоже рассмотревший незнакомца.

И началось… Из глубин топи полезли никем ранее не видимые существа, с неба, из пелены дождя на шлемы и щиты викингов слетались и падали когтистые птицы с кожаными крыльями и клыкастыми головами детей и девиц, с когтистыми лапами. Вся эта нечисть рвала и кромсала людские тела, стаскивала с тропы в топь. Люди отбивались, медленно продвигаясь вперед, но гибли, было ясно, что из болота им уже не выбраться.

Колдун, в сторону отбросил ненужную теперь слегу, из-за спины потащил свой посох. Думать о чем либо, времени не было. Жить вечно никому еще не удавалось, пора узнать, как выглядит Вальхалла. Он поднял над собой свой колдовской инструмент и резко с силой ударил его о колено, ломая на две половины.

— О-оди-ин! — послал в пустоту дождя зов.

Стену моросящего дождя широкой полосой прошила стрела молнии. В один миг посветлело небо, округа притихла, затихарилась, отступила в стороны, но не ушла в глубины нежить, попустила конвульсии своих жертв. Викинги, тяжело переводя дух, сжимая щиты и мечи в руках, скучковались на крохотном пятачке, сами еще не поняли чего ожидать от краткосрочной перемены в болотной бойне. Как мало их осталось! Тишина ночи внезапно разразилась страшным гулом. Нарождающийся месяц померк прямо на глазах. С поднебесья на болотную гладь с огромной скоростью со свистом сверзься вихрь, с треском сметая с пути редкие деревья, поднимая с поверхности комья грязи, жижу и клочья мха. С силой сдвинул вцепившихся друг в друга людей, разбросал не успевших нырнуть в топь ночниц, шишиг, чупакабр, иных мерзких существ населявших болото.

— Дикая охота-а! — перекрывая гул, прокричал Вальгард. — Прощай Орм! Вальхалла, надеюсь, ждет нас!

Держа в обеих руках обломки посоха, он поднял их к небу, что есть мочи взревел, призывая свое божество:

— О-оди-ин!

На статном, белом как молоко коне, извергающем из ноздрей и рта пламя, в разрушительной буре несется по воздуху Дикий Охотник. Во главе огромной свиты скандинавской нежити, ведет он собрать смертельную жатву свою демоническую кавалькаду, и нет никакой разницы для него нежить ты или человек. Плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру. Гулко хлопают бичи в руках его воинства, а после каждого удара сыплются искры молний во все встреченное на пути. Смерть и небытие несет дикая охота!

Всего один заход и широкая полоса болота опустела, словно плугом прошлись по ней всадники Одина. Умчались в никуда, накрыв всю площадь тишиной. Орм тыльной стороной ладони стер с лица грязь, оглянулся. За его спиной стояли грязные и мокрые Кьярваль — племянник Сигурда и Ингольв — единственный берсерк в его хирде. Все! Хирд перестал существовать. Выжили только они трое.

Насколько велика Русь, Ищенко понял, преодолевая ее просторы. Темные густые леса чередовались озерами и болотами. По берегам рек ютились славянские поселения. Здесь в северных областях время замедлило свой бег, сюда еще дошли посланцы новой веры, и люди, сотни лет назад осевшие на земле щуров славили родных богов, приносили требы в места намоленных капищ. На въездах в деревни стояли щелястые грубо рубленные чуры, призванные охранять покой и благополучие поселенцев. Здесь и сами смерды отличались от жителей юга, имея в своем арсенале помимо сельского инвентаря, боевой. Меч, сулица и щит были у каждого. Только брони не могли позволить себе пахари, заменяя их доспехом из грубой толстой воловьей кожи. Старейшины и родовые князьки руководили укладом в весях, руля по понятиям Русской Правды. Почти каждое поселение представляло собой оборонительное сооружение огороженное частоколом, к которому тянулись тропки от лесных хуторов и мелких деревушек, избенок по пять-шесть каждая. Как бы ни был труд тяжек, кривич подмечал светлые лица русичей, довольных свободной жизнью. Веретень и сам светлел ликом, глядя на людей одной с ним веры, не упускал возможности побывать в святых для него местах, поговорить с общинными волхвами.

Андрей из истории помнил, что минет примерно сотня лет, и всему этому благолепию родной веры придет конец. Доберутся до глухих мест представители греческой веры, а князья и бояре заставят поменять родных богов на единого, но чужого для племен и родов бога, поделят угодья и пашни, закабалят свободных людей, сделают зависимыми. На светлых чистых лицах осядет тень рабства не только телесного, но и душевного, и станет племя Сварогово, рабами божьими, которые могут обрести счастье только в царстве небесном и то, лишь после смерти. Ведь жизнь на земле дадена для искупления грехов, а они преследуют смертных от самого рождения. Уйдут в предания и сказы стариков, годы, прожитые в веселии и свободе, когда славяне живущие сейчас, славили своих богов, внуками которых они являются. Ищенко взгрустнул. Не ему, попавшему в этот мир из будущего, менять ход истории.

Полтора месяца потребовалось путешественникам, чтобы добраться до Полоцкого княжества. Поиздержалась мошна сотника, потому как, помимо пропитания на десяток ртов, приходилось тратиться на провоз по рекам. Купцы не отказывались брать попутчиков, но деньги считать они любили, особливо ежели деньги те попадали к ним в кошель.

Улич, купчишка средней руки, имеющий свою лодью с десятком судовой рати, успел восвояси до ледостава, высадил их на правом берегу Свислочи, там, где Немига разделившись на два рукава, в нее впадает. Рубленые стены древнего Минска виднелись в полуверсте на островном высоком берегу.

— Прощай добрый человече, — попрощался с кривичем купец. — Тумаши, Омьша и Ольстино, это вниз по реке. Мне поворачивать на Менск, я почитай, что и приплыл. Ты же, хошь пехом, хошь лодью дождись. Купцы в том направлении товар возят часто. Вам верст тридцать до ближайшего нужного вам селища осталось.

— Спасибо, Улич. Уж если тысячу верст прошли, тридцать как-нибудь осилим.

Пройдя с версту, Андрюху, шедшего во главе поистрепавшегося за долгий путь общества, догнала Груша, одна из девок молодой боярыни. Загомонила, как всегда скороговоркой, что-то пытаясь объяснить. Встав, сотник жестом придержал словоизлияния молодушки.

— Тихо-тихо! А теперь спокойно расскажи, что случилось. Только не торохти.

— Боярыне снова плохо. Ей бы телегу раздобыть и уложив, довезти до дому.

— Ох уж на мою голову… Потерпеть никак нельзя?