Александр Забусов - Кривич

Снаружи донесся неявный шум. Изгольнувшись, качнув всем телом, он что было силы, вывернул шею в сторону щелястой двери. Со скрипом дверь отворилась и он смог-таки увидать двух организмов вполне нормальной людской наружности, одетых в одежду смердов.

— Ты гля, Спиридон, оклемался наш болезный, а я уж думал, до смертушки зашиб его Верлиока! — с каким-то восторгом проговорил один из пришедших.

— Видать крепка голова у полонянина. Иди, буди хозяина. Скажи, в себя пришел. Я тут побуду.

— Ага!

Оставшись наедине с пленником, пресловутый Спиридон, обойдя подвешенного со стороны, встал у глухой стены, чуть приподняв голову, стал разглядывать привязанного в лицо. Молчаливо прошелся из стороны в сторону, подмечая, как тот сопровождает его передвижения взглядом, промолвил:

— Чего молчишь, на помощь не кличешь?

— А, нужно?

— Хе-хе! — усмехнулся в бороду. — Нет. Все одно никто не услышит. Обезлюдела деревенька.

— Вот потому и не зову.

— Однако. Иные на твоем месте грозились, кричали.

— Помогло?

— Опять-таки, нет.

— Чего ж тогда надрываться?

Головная боль чуть отпустила, может от того, что переключил внимание на стоявшего внизу фрукта.

— Как-то все у нас с тобой не по-людски. Ты поори, и мне приятствие и ты душу успокоишь.

— Не-е, не буду. Да и с тобой говорить не буду. Пош-шел ты…, урод комнатный!

— Какой-какой?

Удал промолчал, даже глаза прикрыл, чтоб не смотреть на любителя пообщаться. Шум быстрых шагов и снова скрип открываемой двери заставил отвлечься от невеселых мыслей.

— Как он?

Большеголовый, тщедушный горбун, вставший рядом со Спиридоном, задал вопрос.

— Ругаться изволит. Сказал, что разговаривать не станет.

— Скажи-ка! Суходол, припусти веревку, — распорядился горбатый.

Тело Удала опустилось к земле, встало на уровне глаз хозяина. Горбун пронизывающим взглядом заглянул в зрачки, прошептал что-то нечленораздельно. Положил широкую пятерню руки пленнику на затылок, злобно выругался.

— Ничего не понимаю! — произнес сам себе. — Неужели опять ошибся? Велизара говорила совсем про другого! Как же так, ведь все сошлось?

Прикрикнул на пленника:

— В глаза мне смотри, смертный! Знаком ли боярышней Велизарой? Ты и есть Удал? Отвечай!

Испытывая вдруг навалившееся безразличие ко всему, он уцепился мыслями за боль, бушевавшую в голове, нырнул в нее, растворился в ней, поэтому биологический детектор лжи, пристально контролировавший его сущность, услышал безвольный ответ:

— Нет. Я никогда не встречал такую боярышню. Понятия не имею о ком речь, и Удала в глаза не видел.

— Врешь, смертный! Правду говори. Ну-у!

— Если отпустишь живым, могу сказать, что знаю ее, — тягуче вещал он. — Могу даже согласиться на то, что она моя родственница, сестра, жена, да все что хочешь.

Горбун брезгливо, одними пальцами, отвернул в сторону опухшее лицо пленника, повернулся к подручным, скомандовал им:

— Чего встали столбами? Тащите жаровню, разжигайте огонь. У вас есть возможность своими способами поспрошать этого никчему! К ночи быть обоим на мельнице.

— Бу сделано хозяин! — радость проявилась в голосах палачей.

Что же не так? В чем он ошибся? Угораздило же побывать в гостях у хозяйки Лиховского! Проклятая колдунья втянула в спор, а выиграв его, заставила поклясться именем Неназываемого, что выполнит тот, одно ее желание.

Если судить по рассказу ведьмы, то выходило так, что найти Удала не сложно. Вспомнившаяся вздорной бабой татуировка нетопыря внутри магического кола на левом предплечье в счет не шла, Горецвет узнал, что сей оберег распространен в родах кривичей осевших в этой местности. Пропажа вычислялась по одной особенности. Кто-то из ведающих, в свое время наложил на него заговор-заклятие. Любой из колдовской братии, попытавшись проникнуть в мысли Удала, взять волю под контроль, получил бы болевой отпор. Человек же висевший сейчас на дыбе, ничем не отличался от других, и Горецвет ничего кроме боли в нем не узрел. Живой кусок мяса, подвешенный к потолку, утратил у него всякий интерес. Пусть смерды потрошат его, сколь хотят, ему же снова предстоит поиск. Долги нужно отдавать, а то запросто можно и силы лишиться. Чует! Тот, кого ищет где-то совсем близко. Он прячется! Он от него не ускользнет, след всегда остается.

Удала отпустило, колдун скрылся за дверью, а два папуаса, корячась втащили в сарай полыхавшую огнем жаровню, расположили рядом под боком, сунув в самый жар пару факелов и металлические прутья.

— Ща, смерд, мы тя обсмолим, — потирая руки, оповестил Спиридон. — Для начала, ты у нас на порося станешь походить. Ага. Боишься?

Он промолчал.

— Ну-ну! Суходол, подай факел!

Проведенный с обоих боков вдоль рёбер факел, жаром лизнул кожу, заставил его непроизвольно дернуться на веревках.

— Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

— Так может ее у тебя уже и нет?

— Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

— Тати!

— А, хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Здохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.

Для Удала потянулись минуты боли, минуты понимания, что вот он — пришел его конец, и ничего поделать нельзя.

По сараю распространился приторно-сладковатый запах подпаленной кожи. Сдерживать эмоции, подстегнутые болью, он уже не мог. Со стоном выплеснул три этажа исконно-руссого языка, костеря, на чем свет стоит горбуна и его подручных, а блаженное забытье никак не приходило.

Совсем рядом с наружной стороны сарая что-то щелкнуло. Короткий болт самострела выскочив из щели стены, пробил черепную коробку Спиридона, вознамерившегося прижечь раскаленным железным прутом и без того пострадавший от огня бок. Болт толкнув татя, отбросив его тело на земляной пол, застрял в черепушке. Дверь распахнулась и с криками через порог ворвались боярские дружинники. Недолго заморачиваясь, зарубили второго палача. Удала сняли с дыбы, уложили на спину на расстеленный плащ.

— Ты как? — усевшись на корточки перед вытянувшимся на полотне во весь рост парнем, и поднося флягу с водой к губам пострадавшего, спросил Первак.

— Хреново, брат. — Ответил откашлявшись. — Бока словно огнем горят. Глянь там, небось и ребра обгорели?

— Не, ребра целы, а вот мясо присмолили. — Озадаченно, промолвил стоявший рядом Хольми.

— Мудаки!

— Нет, эти оба волкодлаками были. Чего это они огнем баловались, а не просто загрызли, перекинувшись в иной облик? Не понятно.

— Им горбун так велел.