Александр Забусов - Кривич

Удал едва успевал за молчавшим всю дорогу стариком. Лишь в самом конце пути волхв соизволил оповестить парня:

— Почти пришли. Вон за той лядиной вековые сосны, там мое жилище.

В двух шагах от избушки похожей больше на шалаш, чем на дом в понимании Удала, стены которой, от времени потемнели и стали шершавыми, из под земли бил родник, обложенный голышами, а рядом с ним вросший в землю огромных размеров валун, поросший сединой мха. Исток родника, рукотворной траншейкой направлялся вниз к Донцу. Единственное оконце избенки подслеповато глядело на солнечную сторону. Словно встречая хозяина сокровенного места, ветер прогудел в вершинах сосен и тут же стих.

— Заходи. — Немногословно велел дед.

Вслед за хозяином переступил порог. Русская печь, выложенная из дикого камня, занимала едва не половину жизненного пространства единственной комнаты. Оно и понятно, тут тебе и лежанка — отрада для старых костей в долгие зимние вечера, и приготовление пищи, и тепло, и созерцание живого огня. В доме без печки русскому человеку всегда чего-то не хватает. Судя по тому, что бани поблизости от избы не было, волхв и мылся в ней же. Запах свежей полыни ударил в нос. Пучки этой травы обильно развешены под потолком на бечеве. Стол, лавка под окном, покрытая шкурами дичины, два крепко сбитых громоздких табурета. На полках, прибитых к глухой стене, стоят покрытые холстиной горшки.

— Присядь пока, — указал на один из предметов мебели, сам меж тем полез в подобие сундука, откуда извлекая нехитрую снедь, выставлял ее на стол. — Поснедаем, опосля и рекл еси о наболевшем.

— Так ведь не голоден я.

— Ничего, я не евши, да и ты, видать как брезг небо расцветил на ноги встал, с городища до мово нырища цельное поприще протопал.

— Ага.

— Вот и я о том же. Ешь, давай!

Молчавший Велимудр, не перебивая вопросами повествование, слушал пришлого людина. Его острый взгляд проникал в глаза человека обратившегося за помощью. Он не желал ему зла, поэтому лишь почувствовал силу заклятия наложеного кем-то из сильных коллег на неизвестного. Догадывался, что вот так, начни он без подготовки раздвигать тьму сей тайны и вернув назад время глянуть на пережитое человеком, элементарно может и по рогам получить. Но помочь-то надо! Всех тайн не раскроешь, но та, которая находится перед ним, обязана покориться и развоплотиться. А, Удала словно прорвало, он говорил, говорил. Рассказывал про рынки, где являлся элементом торговли, скотом выставленным на продажу, о странствиях по печенежской земле, про ведьму, свившую гнездо в низовьях Донца на русской земле, о дороге к нему, Велимудру.

— Кудесы речешь, витязь, — молвил старец. — Пока мне ясно, что порекло твое, тебя соответствует. Ночь на дворе. Ложись спать, занеже утро вечера мудренее.

Ночь. Тихая южная ночь. Конец первого летнего месяца не мог сделать звездное небо низким, а саму ночь безпроглядно темной, как в августе. Лесная живность, и весь лес жили своей жизнью. Кто-то вышел на охоту, кто-то, забившись в нору, пережидал страшную ночную пору. О чем-то шепталась трава на полянах, шумел камыш по речному берегу, резвились берегини в реке и плескалась в омутах рыба. Сгорбленная фигура старца с посохом в руке и котомкой за спиной рыскала у лесной опушки. Можно было, прислушавшись, разобрать слова, произносимые одиноким ночным сыскарем.

— Да, куда ж ты запропастилась? Ведь примечал тебя здесь. Рассвет уж скоро, а ты спряталась!

— Не это ли ищешь, Велимудр?

Юная красивая дева, облокотившись о ствол молодой березки, зажав в ладони пучок травы с корешками, обращалась к волхву.

— Это самое и ищу, полесунья. Тебе, лесной берегине ли не знать?

— Ха-ха! Так возьми, для доброго дела не жалко.

— Для доброго ли? Может он в себя придет, да татем окажется? Руду проливать он не боится.

— А ежели так, то тебе ли бояться татей? Лишних пять капель настойки из этого корня и он уже не сможет никого обидеть. В царстве Мары его к делу приставят.

— И то правда. Спасибо, выручила.

— Поспешай, рассвет уж скоро.

— Ништо, все что хотел, собрал. Теперь уж не опоздаю.

Первый рассветный луч упал на лицо.

— Поднимайся, витязь. Время подошло. Не передумал? — волхв пристально посмотрел в глаза.

— Нет.

— Тогда выходи из избы, сымай рубаху.

Сбросив рубашку, Удал вышел на порожек жилища. От утренней прохлады и легкого ветерка поежился, размял застоявшиеся за ночь мышцы. Велимудр вставший у родника, напутствовал будто готовил в космический полет:

— Запомни, после свершения заговора, лишишься защиты, кою тебе ранее поставили.

— Пусть.

— Все готово. Становись вот сюда и подставляй ладони. Лью в ладони мертвую воду, омой лицо, смой с него беспамятство.

Удал подставив ладони, поднес воду к лицу и ополоснул его два раза.

— Встану я и пойду в чисто поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: гой еси Огонь и Полымя! Не палите зеленых лугов. Буен Ветер! Не раздувай полымя. А сослужите службу верную, великую: заберите у витязя беспамятство, понесите его через боры — часть потеряйте там, через пороги — уроните его и в них, через моря и реки — утопите остачу.

Волхв взял второй кувшин.

— Живая вода из родника, подставляй ладони. — Вдохновенно продолжил заклятье. — Разыщите его память, принесите ее к моему порогу, да и вложите в буйну голову. От сего часу и до веку, хай знает кем он был, кто он есть. Кто камень-алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет.

Протянул чашу с приготовленным из трав и кореньев зельем.

— Зелье на цветах и лютых травах сварено, коли тать ты, то и помрешь смертью лютой. Пей!

Удал морщась, наклонил чашу, выпил зелье, все без остатка. В голове зашумело, тело скрутило будто веревку в узел. Захотелось кричать, но дух перехватило и крик застрял в горле. В голове, словно кадры цветного фильма пронеслась вся его жизнь. Показалось к богу на суд попал. Вот он малец, а вот уже и школа, военное училище, а дальше…. Все померкло вокруг, он ушел в спасительную пустоту.

Открыл глаза. Примостившись, рядом на лавке где он лежал, сидел старец. Морщины на лице волхва разгладились, рот под усами улыбался.

— Так как, Удал, вспомнил, кто ты есть?

— Да. И не Удал я вовсе, а Андрей.

— Ага! Крещеный значит?

— Ну, это не суть. Мы люди русские, если и верим, приемлим Христа, в душе все едино язычники. Чем тебе-то Белый Бог так мешает, волхв?

— Сам он не мешает ни чем. Пришел на Русь, здесь ему теперь место с нашими исконными богами. Так ведь те, кто веру в него несет, мешают жить люду росскому, мешают жизни радоваться, счастье наше им покоя не дает. Ведь в постах и молитвах нельзя забывать, что жизнь дана для радости, а не во искупление грехов.