Александр Забусов - Кривич

Сознание вернулось к Анатолию вместе с болью. Болела голова, болела правая сторона лица. Лежа с закрытыми глазами, он услышал неподалеку от себя спокойный голос Горбыля. Открыв глаза, скосил их в сторону голоса, руками определил, что его тело прикрыто шкурой, чтоб не замерз.

— Сашка! — хрипло позвал друга, услыхав радостное восклицание в ответ.

— О! Ё-моё, кажись в себя пришел!

Сразу две головы склонились над Монзыревым, одна лысая, горбоносая, с красными от недосыпа глазами, другая нечосанная, бородатая, с разного цвета радужками глаз, один глаз был черным, другой — зеленым.

— Леха, я тебе говорил, что он живучий как сто китайцев? А, ты-ы, завтра оклемается, завтра!

— Здрав будь, боярин!

Сфокусировав еще мутный взгляд на втором человеке, Монзырев наконец узнал его. Нет, не человек перед ним, нежить. Леший, собственной персоной склонился над ним.

— Встать то помогите, оболдуи! Сашка, рассказывай, как это мы вырвались? Где мы сейчас?

— Ага-а! Сразу допер.

К лежащему Толику подтягивались усталые дружинники, все как один в рваных кольчугах и одежде, грязные, со следами ран и запекшейся крови, было сразу видно, как нелегко они пережили последний бой. Все уставились на усаженного, подпертого стволом березы, боярина, плотным кольцом окружив единственного выжившего в сече вождя. Только теперь Монзырев рассмотрел, что его окружали не только соплеменники, но и люди Святослава. Их глаза выражали явный интерес по отношению к персоне полулежачего человека, косые взгляды иных, бросались в сторону лешего, сидевшего рядом, не обращавшего внимания на людей.

Горбыль радостно, громогласно вещал:

— Эх, Николаич, как зажали нас, да с разных сторон, думал все, пришел лохматый северный лис! Не выберемся! Все поляжем! А, жить то как сразу захотелось! Ага, вот. Ты в беспамятстве, народ гибнет сотнями, оно и понятно, устали махаться против такой толпы, раненых много. Черножопые беснуются, лаются, горланят что-то непонятное на своем. Окружили, под мечи уже и соваться не хотят, издаля из луков расстреливают. Ну, вобщем жопа наступила! Смотрю, ты дернулся, но в себя вроде и не пришел, а рядом с тобой знакомая пелена образовалась, серая такая, ну точно как тогда у северянской деревни. Терять нам было нечего, спросить не у кого. Вот я, не будь дураком, и скомандовал бойцам отход в пелену. Естественно наш вороп первым пошел, для них уже дело привычное, своих раненых и убитых, кого смогли, унесли. Посмотрел, в обратку никто не выходит. Остальных, кто рядом воевал, туда почти силком загонял. Печенеги забеспокоились, почувствовали неладное, а понять, что происходит, не могут. Вот мы почти все, сюда и вышли, тебя вынесли. Я последним уходил, правда, проход после меня еще некоторое время держался, а по нему чернявые отморозки полезли, да мы их на этой стороне качественно приголубили. Потом окно закрылось. Чуть расслабились, дух переводим. Гляжу, киевляне забеспокоились, повскакивали с земли, оружие похватали. Что такое, думаю? А, это наш Леха приперся. И так сразу на душе радостно стало, выжили, от придурков степных оторвались, опять-таки Леха, если что, поможет.

— Попить дайте, — приложившись к баклажке с водой, Монзырев вытер грязным рукавом губы. Задал вопрос лешему. — Ты как тут оказался?

— Сказать по правде, даже не знаю, только вот потянуло что-то к этому месту. Вас всех нашел, тебя обиходил. Я тебя, Николаич, травками напоил, — леший заглянул в глаза Монзыреву, взвешивая его состояние через зеркало души. — Тебе покой потребен, седмицу на лавке полежишь, не думая ни о чем, здоровее прежнего будешь.

— Та-ак! А где это мы сейчас?

— Так городище ваше неподалеку, верст с десяток отсель, — леший махнул рукой в сторону опушки леса.

Поморщившись, Монзырев попытался встать, опершись на Сашкино плечо.

— Лежи, — леший когтистой рукой припечатал его к стволу березы. — Рано тебе вставать.

— Князь где? — задал, давно мучивший его вопрос.

Лица воинов посмурнели, разговоры заглохли, вокруг повисло гробовое молчание. Ответа уже было не нужно, все было сказано общим молчанием.

— Ясно!

— Николаич, ты не думай, мы его сюда уже мертвым внесли, чтоб печенеги над телом не глумились. Ему стрела в основание черепа вошла, сам знаешь, летальный исход, — Сашка вздохнул, словно чувствуя за собой вину в смерти князя. — Наш Пашка тоже погиб, вон они рядом лежат.

Горбыль указал рукой влево от себя. Кольцо воинов разошлось в стороны, сидящий Монзырев разглядел два десятка уложенных в ряд тел. Его глаза загорелись огнем, он встрепенулся, откуда и силы взялись. Уцепившись за Горбыля, с его помощью поднялся на ноги. Голова закружилась, слегка замутило, повело в сторону. Постоял, облокотившись о березу, продышался, сопровождаемый с обеих сторон Горбылем и лешим, неуверенным шагом приблизился к погибшим воинам. Помолчал, вглядываясь в спокойные, восковые лица. Небыло сил склониться над Павлом, уже в прошлом, весельчаком и балагуром, любимцем городковских отроковиц и просто другом. Ветерок бередил седой оселедец на макушке Святослава, под большим курносым носом в усах запеклась кровь, камни ушной серьги, лучиками переливались, играли на солнце. Невольно в голову Монзырева пришло воспоминание из прошлого. Будучи из рода донских казаков, вспомнил обьяснение деда Платона по поводу серег, еще кое-где носимых старыми дедами:

— Дай бог, внучок, чтоб в наших станицах старики носили по одной сережке в ухе до скончания веков. Это значит, что нет перевода, казачему роду. Серьга в ухе у казака, говорит о том, что он старший в роду. А вот две сережки, это уже плохо — последний из рода. Все, род может прерваться.

Вот и сейчас, перед Монзыревым лежал старший в роду, и знал Толик, что с его уходом, в стране начнется бардак — гражданская война. Княжичи, как бойцовые собаки, будут грызть глотки друг дружке.

— Прости, княже, не уберег я вас, — прошептал Анатолий. — И ты Павлик прости. Когда-нибудь однажды мы встретимся, я точно это знаю, обязательно встретимся.

Монзырев обернулся к молчавшим воинам и уже спокойным, уверенным голосом приказал:

— Лес рядом, собрать сухостой, срубить пару берез и сосен. Готовте краду, в Ирий проводим братьев наших. Тризну отметим в Гордеевом городище.

Три сотни воинов, все кто смог вырваться из лап печенегов, от берегов Днепровской рони, устроили пышные проводы своему князю и погибшим в бою воинам. Когда языки пламени поднялись ввысь, а тела мертвых шелохнулись в огне, над полянкой пролетела стайка жаворонков.

— Видно диды вышли родовичей встретить!

Загалдел народ, наблюдая за пролетом птиц.

— Сейчас подхватят души наших братьев и прямо в Вырий отнесут!

— Хороший сегодня день, Радуница! Повезло им.