Александр Забусов - Кривич

Поутру Монзырев заставил взять саперную лопатку, сухпай на день и бутылку водки. Вошли под сень деревьев и двинулись прямиком к дубраве, не отвлекаясь на пересечение троп по лесу. Почувствовав дискомфорт у самой кромки желудевого царства, майор приказал Ищенко:

— Вот в этом месте расчисть от порослей полянку квадратов на пять. Сашка, собери сушняка, да березовое полено приволоки, чтоб горело подольше.

Сам достал из вещмешка водку, стаканы, открыл коробку сухого пойка. Андрюха работая, краем глаза отметил, что стаканов было приготовлено четыре штуки.

«Чудит командир» — подумал, заканчивая работу.

У пылающего костра, Монзырев встал лицом к дубраве, держа в одной руке стакан, наполовину заполненный водкой, в другой краюху хлеба. Не обращая внимания на сослуживцев, напевно заговорил, легко переходя на старославянский:

Слова слетали с языка привычно, будто говорил Толик на этом наречии с самого детства. Десять лет проведенных в Киевской Руси давали о себе знать. Сашка с Андреем помимо воли встали за плечами своего командира, лица серьезные, услышав слова призыва, понимая все сказанное дословно, напряглись.

И три голоса, единым порывом выкрикнули слова прославления и пожелания быть древнему божеству на этой земле:

— Слава! Гой! Слава! Гой! Слава! Гой!

— Прими подношение от соотечественников твоих!

Монзырев бросив в горевший костер, приготовленный ломоть хлеба, затем выплеснул водку на языки пламени. Костер полыхнул в гору, затрещал, пережевывая древесину. Трое офицеров молча стояли у костра, вглядывались вглубь дубравы, ждали.

Некоторое время не происходило ничего, но это только казалось. Между стволов деревьев прямо из земли поднялась легкая дымка тумана, которая на глазах уплотнялась, сделав невидимым происходящее в глубине лесной поросли. Вдруг из клубов туманной дымки проявился, будто выплыл, здоровенный как шкаф седой мужик с бородой, одетый в нормальный прикид начала двадцать первого века.

— Ну, здрав будь боярин! И вам здравствовать, сотники. Чего звали? Али какая беда у вас тут приключилась?

— И тебе здравствовать, Велес Корович! Нет у нас беды, а вот без помощи твоей, не обойтись нам никак.

— Говори, что нужно?

Толик оглянулся на Горбыля, стоявшего за правым плечом, с интересом разглядывавшего славянского бога.

— Сашка, наливай, — кивнул на бутылку водки.

— Ага!

Четыре стакана сдвинулись разом. Одним глотком водка ушла по назначению.

— Десять веков минуло, как я спрятал клад в святилище кривичей, вот в этой дубраве. Время подвергло изменению всю местность. Не найти нам без твоей помощи захоронку, времени мало, а тут еще местные тати наезжают.

— Ха-ха! Ну, на счет татей ты погорячился. Это община, как у вас тут называют язычников, засим местом пригляд ведет. Ежели б не они, так может и не дозвался ты меня, а так на святом, намоленном месте, требы ушедшим богам кладут. Молятся. Я же когда-то объяснял тебе, что только благодаря таким как эти людины, я в вашем мире и обретаюсь.

— Да, помню. Просто тут, от них клоун был, так неформалом обозвался.

— Во-во, неформалы и есть. Но дюже полезные неформалы. Ладно, а где ты поклад-то спрятал?

— Да, считай, что под Вестемирову избенку и зарыл. Аккурат под задний правый угол положил, это который рядом с воротами.

— Ну, пошли тогда. Укажу место, а там уж сами копайте.

Металл лопаты глухо звякнул о что-то похожее на прогнившее в земле железо. Монзырев помнил, как уложил византийскую шкатулку в железный ящик, специально для такой цели откованный кузнецом Туробоем на пару с Никитой. Сверху, он когда-то накрыл его дубовыми плахами, да видать сгнили они за тысячу лет, превратившись в труху, да и от ящика остались тонкие стенки ржавчины, которую и ребенок-то пальцем проткнет. На свет божий появилась резная шкатулка, почти не попорченная ушедшим вглубь веков временем. Откинутая набок крышка, позволила увидеть золото перстней, браслеты с цепями, крупный жемчуг, и Галкину диадему с цветными камушками, вделанными в тонкую золотую проволоку, привезенную когда-то Толиком из византийского похода. Отсунув цацки ладонью в сторону, майор добрался до кругляшей золотых византийских монет.

— Все как было, — произнес он.

— Ну вот, а ты переживал, что не найдешь, — улыбнулся Велес. — Теперь у вас одна задача, довезти все до дому.

— Довезем! — с энтузиазмом пообещал Ищенко.

Провожая офицеров по тропе к их транспортному средству, славянский бог с улыбкой спросил Монзырева:

— Дочь-то как назовешь, Николаич?

— Так ведь…

— Когда ты уезжал, она еще не знала.

— Ну, тогда Олюшкой, — голос Монзырева задрожал от воспоминаний об утраченной в «прошлой» жизни дочери.

— Ну, и правильно. Удачи вам воины.

Утреннее апрельское солнце пригревало знатно. В этом году весна в среднюю полосу России пришла рано, растопила снег теплыми погожими деньками, а ночными заморозками высушила землю, оживила природу, заставила распуститься листья на березах. Город утопал в поросли молодой зелени, чистый, умытый после снежной зимы, как любимая игрушка. В это субботнее утро и люди в нем, занятые своими делами, воспринимали выходной день по-особенному празднично, с настроением. Кто-то спешил на рынок — центр притяжения старшего поколения горожан, кто-то торопился поковыряться на дачных участках, а многие уже с утра пораньше выгуливали свои семьи по освещенным солнышком улицам. В преддверии майских праздников, так уж сложилось с советских времен, вместе с природой словно просыпалось после зимней спячки все население по всей России.

На автомобильной стоянке госпитального комплекса, раскинувшего свои корпуса, окруженные парковой зоной, у здания родильного отделения, выстроились десятка полтора разномастных авто. Народ, собравшийся под окнами, ждал выписки своих рожениц, в приподнятом настроении предчувствовал получение вожделенного конверта, свернутого из пеленок и одеял, повязанных бантами. Мужья, сватья, всех мастей родственники и друзья, с цветами, шампанским и конфетами, топтались у входа двухэтажного кирпичного здания выкрашенного в розовый цвет, с нетерпением посматривали на стрелки часов, нагнетая громкими разговорами атмосферу праздника. Кое-кто, не дождавшись контрольного часа, принялся отмечать пополнение в семействе прямо на капоте машины. О, эта беспокойная, такая загадочная для людей чужой крови, неповторимая, непознанная никем русская душа!