Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

И он оседлал, хотя и не отказался от собственного восхищения Путями, в особенности — Меанасом. Иллюзии… возможность играть с этими ростками, с корнями всего сущего, сплетать их в хитроумные узлы, чтоб обмануть зрение, осязание — всякое чувство… в такую игру стоило поиграть!

Но сейчас он взялся за ворожбу по древнему обычаю, которую невозможно заметить — если ворожить осторожно, конечно. Оседлал жизненные искры накидочников, ризанов, сверчков, блох-клещей и кровных слепней. Бездумных тварей, что плясали на стенках шатров, слышали, не понимая, звуки слов по другую сторону брезента.

Понимать — это уже дело Флакона. И он слушал. А пришелец всё говорил, но ни адъюнкт, ни Кулак Гэмет ни разу не перебили его.

Слушал и понимал.

Смычок возмущённо уставился на двух сидевших перед ним магов.

— Не можете его почувствовать? — переспросил он.

Бальгрид робко пожал плечами:

— Он где-то там, прячется в темноте.

— И он что-то задумал, — добавил Тавос Понд. — Но мы не различаем, что именно.

— Это странно, — пробормотал Бальгрид.

Смычок фыркнул и пошёл обратно к Геслеру и Бордуку. Остальные солдаты взвода заваривали чай на небольшом костре, который развели в стороне от тропы. Из соседней палатки доносился заливистый храп Спрута.

— Растворился, подлец, — сообщил Смычок.

Геслер хмыкнул:

— Может, в дезертиры подался. Если так, виканцы его отловят и вернутся с его головой на копье. Не будет такого, чтобы…

— Он здесь!

Все обернулись и увидели, как Флакон садится у огня. Громко топая, Смычок устремился к нему.

— Где и за каким Худом тебя носило? — рявкнул сержант.

Флакон поднял глаза, его брови слегка приподнялись.

— Неужели больше никто не почувствовал? — Чародей покосился на Бальгрида и Тавоса Понда. — Портал? Который открылся в шатре адъюнкта?

Флакон нахмурился, заметив недоумение других магов, а затем спросил с каменным лицом:

— Вы двое хоть камешки прятать научились? А монетки из уха доставать?

Смычок присел напротив Флакона.

— А что там с порталом?

— Дурные вести, сержант, — ответил молодой чародей. — Дело плохо обернулось в Генабакисе. «Мостожоги» перебиты. Скворец мёртв…

— Мёртв?!

— Худ бы нас всех побрал!

— Скворец? Ох, нижние боги!

Послышались всё более витиеватые проклятия, кто-то отказывался верить, но Смычок уже никого больше не слышал. Всё в его душе онемело, словно внутри вдруг пронёсся безжалостный лесной пожар и выжег её дотла. Он почувствовал, как на плечо легла тяжёлая ладонь, услышал, как Геслер что-то прошептал, но затем стряхнул руку, поднялся и пошёл прочь — во тьму за лагерем.

Он сам не знал, как долго и как далеко шёл. Каждый шаг казался бессмысленным, внешний мир будто растворился, не мог коснуться выжженной пустоши его души. Только когда внезапная слабость подкосила ноги, он тяжело осел на жёсткую, бесцветную траву.

Всхлипы. Откуда-то спереди. В плаче звучало такое отчаяние, что он пробился сквозь туман и будто ударил его в грудь. Смычок прислушался к хриплым всхлипам, поморщился от того, что они вырывались из зажатого горла, точно крепкую дамбу прорвал настоящий потоп горя.

Сержант встряхнулся, вновь ощутил внешний мир. Почувствовал коленями, что твёрдая земля под тонким покровом трав ещё тёплая. Во тьме жужжали насекомые. Лишь звёзды освещали раскинувшуюся во все стороны пустошь. От военного лагеря он ушёл не меньше чем на тысячу шагов.

Смычок глубоко вздохнул, затем поднялся. Медленно пошёл туда, откуда слышал плач.

Паренёк, худой — да нет, по-цыплячьему щуплый — сидел, обхватив руками колени и низко свесив голову. С кожаной налобной повязки свисало одинокое воронье перо. В нескольких шагах от него стояла кобыла под виканским седлом, с луки свисал изодранный свиток пергамента. Лошадь безмятежно щипала траву.

Смычок узнал юношу, хоть и не смог сейчас припомнить его имени. Но Тавор поставила его командовать виканцами.

Долгий миг спустя сержант двинулся вперёд, совершенно не пытаясь скрыть звуки своего приближения, и уселся на валун в полудюжине шагов от парня.

Виканец вскинул голову. Размытая слезами боевая раскраска спутанными ручейками растеклась по его лицу. В глазах вспыхнул яд, юноша зашипел и, неуклюже вскочив, обнажил длинный нож.

— Расслабься, — пробормотал Смычок. — Я сам нынче ночью оказался в объятьях горя, хотя, наверное, совсем по другой причине. Ни ты, ни я компании не ждали, но вот — оба очутились здесь.

Виканец некоторое время колебался, затем рывком бросил оружие в ножны и собрался уйти.

— Погоди, всадник. Незачем бежать.

Юноша резко обернулся, оскалился.

— Побудь со мной. Я стану твоим свидетелем сегодня ночью, и лишь мы оба будем об этом знать. Дай слово своему горю, виканец, а я выслушаю. Видит Худ, сегодня мне это нужно.

— Я ни от кого не бегу, — прохрипел воин.

— Я знаю. Просто хотел привлечь твоё внимание.

— Кто ты?

— Никто. И никем останусь, с твоего позволения. И твоего имени не спрошу…

— Я — Темул.

— Ну ладно. Твоя отвага меня поставила на место. Меня зовут Скрипач.

— Скажи, — голос Темула вдруг стал жёстким, юноша со злостью утёр лицо, — ты принял моё горе за благородное чувство? Решил, что я плачу по Колтейну? По своим павшим сородичам? Но нет. Я жалел лишь себя! А теперь можешь уходить. Опозорь меня — я больше не буду командовать, ибо не могу командовать даже самим собой…

— Полегче, я не собираюсь никого позорить, Темул. Но причины твои, кажется, понимаю. Это всё старые воро́ны-виканцы, угадал? Они — и те раненые, которых привёз на корабле Геслер. Не хотят признавать тебя своим предводителем, так? И потому, как дети, поступают тебе наперекор при всякой возможности. Обманывают, в лицо выражают внимание, а потом шепчутся за спиной. И что же тебе остаётся? Ты ведь не можешь всех их вызвать на бой…

— А может, и могу! И вызову!

— Ну, это их очень порадует. Их так много, что не поможет даже твоё воинское мастерство. Поэтому ты умрёшь, рано или поздно, и они победят.

— Это всё я и сам знаю, Скрипач.

— Понятно. Просто напоминаю, что у тебя довольно причин, чтобы жаловаться на несправедливость, на глупость тех, кем призван командовать. Когда-то, Темул, у меня был один командир, который столкнулся ровно с таким же отношением. Оказался предводителем шайки детей. И детей непослушных.

— Что же он сделал?

— Не много. В итоге закончил жизнь с ножом в спине.

На мгновение воцарилась тишина, затем Темул рассмеялся. Скрипач кивнул:

— Ага, я не силён в поучительных историях с моралью, Темул. Моя душа предпочитает более практичный выбор.

— Какой же?

— Ну, например, я думаю, что адъюнкт испытывает похожие чувства. Она хочет, чтобы ты командовал, и готова помочь, но так, чтобы ты не потерял лицо. Она ведь умна. Так вот: главное здесь — отражение. Скажи, где сейчас их кони?