Юлия Славачевская - Люблю. Целую. Ненавижу. Кэмерон

— Как здесь красиво! — вырвалось у меня. — Словно дом моей мечты!

И зачем я открыла рот? Вот черт меня дернул, лучше бы затворила на замок и заклеила губы лейкопластырем!

Кэмерон передернулся, словно я его ударила, и улыбнулся, криво и недобро. Молча. Потом все-таки сипло вытолкнул:

— У меня были дни, когда я этот дом ненавидел. — И больше на этот счет не произнес ни слова.

Я на мгновение застыла, никак не могла взять в толк: зачем заказывать за безумные деньги две разноплановые портретные стилизации в дом, в котором ты не можешь или не хочешь жить?! Портреты женщины, с которой решил навсегда расстаться? Дважды. Это было выше моего понимания.

И только кое-где проявились слабые следы мужского присутствия: на кухне и в гостиной — на столе и подоконнике пепельницы с окурками; в спальне — смятое покрывало; редкие намеки истинно мужской небрежности в быту. Но слабые-слабые. Словно если Кэмерон и заходил в эту в высшей степени супружескую опочивальню с двуспальной новой (да-да, сама очень удивилась!) бело-золотой помпезной кроватью, то укладывался одетым поверх атласного покрывала, не раздеваясь и закутываясь в бежево-коричневый гостевой плед. Я про себя хихикнула: надеюсь, хоть ботинки снимал и оставлял внизу, а то получится совсем уж холостяцкое безобразие.

Предметов в этом доме было мало, но они были хорошего качества и по-своему изысканны. Плотные сливочные шторы. Шикарная и безбожно дорогущая красная с хромом кофе-машина на кухне. Двухдверный холодильник, сверкающий никелем и серебром. Столовое серебро и фарфоровая посуда. Великолепная отделка ванной с джакузи заоблачной цены…

Я провела пальцами по дорогим кремовым шпалерам, размышляя. Что с Кэмом происходило, когда он обустраивал этот дом?! Что с ним все это время происходит? Или он строил его, чтобы в порыве безумия в один прекрасный день с чистой совестью выйти и взорвать ненавистное строение связкой гранат?! Я действительно не понимаю, чем, какими категориями мыслит в реальной жизни местный шериф, не понимаю его логики. НЕ ПО-НИ-МАЮ!

— Ди! — В спальне Кэмерон прижал меня к себе. Он пах горечью полыни и терпкостью терна. И чуточку горячей придорожной пылью с привкусом асфальта, но я любила его любого. Даже пыль любила, если она на нем.

— Ди, присядь на минутку, выпей лимонада… — Он провел мозолистой ладонью по моим волосам, словно не веря, что вот она я, рядом. Чуть не ушел, вернулся. Его взгляд заметался между мной и ванной. Наконец Кэм принял со своей точки зрения соломоново решение — утащил меня с собой в душ, соседствующий со спальней.

А дальше я будто попала в реактивную турбину. Опять вихрь поцелуев, снова летала артиллерийским снарядом одежда, а я, глотая слюнки на красивое мужское тело под хрустальными струями воды, нервно допивала из бутылки предложенный лимонад, глядя, как на счет раз-два-три намыливается и принимает душ Кэмерон. Пузырьки цитруса сладостью рая с шипением лопались у меня на языке, гибкое смуглое тело причудливо изгибалось в мыльной пене, приковывая взгляд. Меня переполняли эмоции радости и предвкушения.

И захлебнуться бы мне от этого зрелища, если не лимонадом, то желанием, но не успела я сосчитать до двадцати, как он выскочил из душа — вот это прыть! И меня повлекли обратно в комнату.

Выглядел мой итальянец как тогда, в наш первый раз: с влажными волосами и в спортивных, чуть приспущенных штанах. На гладком литом торсе блестели капли воды, словно утренняя роса. Зрачки расширены. Подбородок и щеки оттенила синевой легкая небритость. Над губой выступила испарина.

На лицо Кэмерона набежала чуточку смущенная шальная улыбка:

— Извини, что затащил тебя с собой. Боялся, что опять сбежишь.

Острое ощущение дежавю больно ударило под дых. Он казался таким светлым, таким солнечным… как тогда. Время будто повернуло вспять. Я задохнулась, пытаясь прийти в себя, и невольно попятилась.

Кэм мгновенно напрягся, приближаясь и оплетая меня руками, буквально впечатывая в себя. Простонав мне в макушку:

— Нет, Джейни! Нет. Только не в этот раз. Я не могу тебя отпустить, только не сегодня. — Он начал раздевать меня. И очень-очень тихо: — И никогда…

И я сразу почувствовала себя дамой сердца в руках влюбленного рыцаря, королевой в объятиях запретного возлюбленного. Святой в кругу фанатично верующих. Нет, богиней! Мне поклонялись, меня боготворили, мной жили… Это было страшно и… прекрасно.

Встав на одно колено и уперев мою вторую ногу себе на плечо, он стягивал белый ажурный чулок с таким истовым поклонением, словно благоговел перед образом святой — нежно, трепетно и бережно, самыми кончиками пальцев. Его голова прижималась к моим бедрам очень близко, опаляя дыханием.

Не поднимаясь с колен, Кэм расстегнул юбку, лаская языком живот и обхватив руками талию.

— Дже-ейн… — Он провел пальцами вниз, заставляя мою кожу трепетать. Кэм оставлял на мне след, как роса, сбегающая по листу, как волна на песке. Мне послышался крик чаек и шорох прибоя. Словно и не было всех этих лет, всех этих бед. Словно даже отзвуков той боли и обид меж нами не было.

И я ощутила себя обновленной, рожденной заново. Почувствовала себя юной девственницей в руках своего возлюбленного. А может, так оно и есть? Я никогда не знала другого мужчины и вряд ли узнаю в будущем. Все оказалось безумно просто: нет Кэмерона — значит, нет меня.

Я слегка наклонилась, и мои губы прижались к его шее, скользя по ней. Его возбужденное, затвердевшее тело казалось мне столь совершенным… одно понимание этого безумно заводило.

— Джейни, — мурчал мне в ухо хорошо знакомый голос — густой черный шоколад, а под ним немного сливок.

Его пальцы невесомо пробежались по одной ноге, лишив меня первого чулка, и теперь занимались вторым.

— Ты прекрасна, ты знаешь? — Юбка отправилась на ковер, а на груди шустро расстегивались мелкие, как жемчуг, перламутровые пуговички блузки.

Когда успел сам собой сняться мой пиджак и куда он улетел, загадка. Причем вместе с блузкой. Шериф этого округа — мародер или фокусник со стажем, не иначе.

— Люблю, — тихо говорил Кэм, обводя раковину моего ушка жаркими губами. Пальцы порхают вдоль позвоночника, и я невольно вздрагиваю. — Люблю, — слегка прикусил мочку, лаская затылок. — И, пока жив, тебя никому не отдам! Запомни!

Мое сердце как-то нехорошо заныло от холодящего предчувствия. Не надо бы ему этого говорить сейчас, нельзя! Вселенная коварна и ревнива: как только кто-то хочет получить уверенность в чем-то, это у него отбирают.

— Я думал, что знаю о тебе практически все, — горячо шептал мне Кэмерон Маноло. — Я придумал себе твой образ и все это время им упивался и жил. Только он получался… каким-то черно-белым. Я то рисовал тебя бессердечной сукой, то ангелом.