Екатерина Лесина - Наират-1. Смерть ничего не решает

Он говорил тихо, то ли не желая разбудить остальных, то ли опасаясь, что эти откровения подслушают. Хотя кому тут? Спят все, только храп по лесу летит, распугивая сов да сычей. По храпу их и найдут. Или по вони — такое чувство, будто не в лесу сидишь, а в яме выгребной. Как Орин это терпит-то?

— Бандитствуете, значит.

— Нет, мать твою, молимся во благо всех живущих! — вспыхнул Орин. — Извини, завтра пойдем засеем полюшко и, ежели к весне не окочуримся, то в следующем годе соберем отличный урожай репы! Мы ж все земледельцы знатные, особенно Равва с его отчекрыженным за покражи носом. Ну и Хрипун с приговором за мародерство — известный овощезнавец. Осталось только переучить Ласку со шлюхи на скотницу и совсем ладно будет!

— Всё такой же горячий, что твой котел на костре, — произнес Бельт, всматриваясь в гневную маску, столь привычную на этом лице.

Широкие скулы с чешуей омертвевшей кожи. Узкие прорези глаз в распухших веках. Тонкий нос и пухлые губы, слева крепко, до бляшек сукровицы поеденные простудой. А в остальном такой же, как был: тощий, жилистый, что хадбан-полукровка Лаянг-нойона. И масти одной: конь игрений, Орин — меднокожий да светловолосый.

Прежде, в тяжелом тегиляе да в седле он и за наир сойти бы мог. Теперь же, в бобровом плаще и темном кемзале с чужого плеча, Орин выглядел тем, кем и был на самом деле — лихим человеком. Лихим и бездомным, которому одна дорога — на висельню.

— Да ну тебя, старый хрен. — Орин, выплюнув пожеванную иголку, закашлялся, вытер губы рукой и весело уже продолжил. — У самого-то с рожей что? Не свои ж улыбку подправили? В благодарность за службу…

Особенно громко щелкнуло в огне полешко.

— Ладно, Бельт, извини.

— Извиняю, бывший вахтангар легкой конной вахтаги Лаянг-нойона, — невесело рассмеялся Бельт и потрогал повязку, прощупывая рубец. Свежий и мягкий, он стягивал кожу снаружи и дико свербел изнутри, отзываясь на случайные прикосновения языка пульсирующей болью.

Орин же отвел глаза в сторону и тихо сказал:

— Есть у меня вопросец к тебе, командир. Давненький. Но сперва — благодарность. Я ведь тогда толком не успел…

— Не до того было.

— И всё ж, и всё ж. Может, я и дерьмо последнее, но за некоторые вещи — глотку перегрызу. И за тебя теперь ее порву любому, коль уж подвернулся шанс. Я и не чаял.

— У тебя и своих хлопот…

— А ты моих хлопот не считай, — резко перебил Орин. — Будем, словно занюханные купчишки на рынке, должками меряться? Я тебе не двадцать медяков за драную козу считаю, а просто говорю — спасибо. За то, что делал для меня. Я человеческого отношения не забываю.

Бельт пожал плечами.

— А теперь вопрос… — Чувствовалось, что Орин слишком много думал о нем, а, получив возможность задать, вдруг растерялся. — Что с той сволотой?

Бельт, напротив, ответил быстро: знал, о чем спросит Орин, с первой минуты встречи знал. Ждал только.

— Жив. Камы кишки в него обратно запихнули. Он еще умудрился и шаду Хаыму нажаловаться, а тот, злой после драчки в Мофено, ловчих с псами прислал по твою душу. Мы им шмоток погибшего Марги Шыбальца дали понюхать и самолично проводили аккурат в противоположную от твоей сторону. Туда перед тем и разъезд отправили.

— Значит, жив, гад.

— Ну, ты его хорошо подрезал. Сдается мне, что пожрать и посрать для него теперь — пытка. Говорят, он нынче после каждого съеденного куска воет. А я, если честно, думал, что всё напрасно. Ждал, когда начнут болтать, что тебя вздернули где-нибудь на границе с Хурдом. Болтать-то действительно начали, но как-то неуверенно.

— А вот хрена! — Орин злорадно хлопнул в ладоши и кашлянул. — Я ведь домой не поперся. Грамот нет, а если б и были — меня по ним и приласкали б веревочкой. Да и слышал, что поместье мое арестовали, так что без резону мне туда двигать. Вот и пошел в эти края, поближе Лиге, подальше от столицы.

Громко всхрапнув, рыжий мужик в грязном тулупе перевернулся на другой бок, дернулся во сне, пнул кого-то и, успокоившись, засопел тише, тоньше.

— Этот хмырь за твою башку награду положил, — сказал Бельт. — Вроде «коней» пять давал поначалу, потом до восьми поднял. Полновесом ханмийским.

— Не додавил вошь, — сдавленно прорычал Орин. И снова зашелся сухим кашлем, поднимая над костром рой искр. Одна села на руку, царапнув торопливым теплом, отзываясь на которое заныл, зачесался рубец.

Надо сменить повязку. И чтоб зашил кто. С ниткой, оно скорее затянется.

Орин же, откашлявшись, продолжил, будто ни в чем не бывало:

— Восемь коней, значит? Мой папашка за год столько имел, и то если год хороший. Ну да придет времечко… А пока оно вроде и здесь жить можно, мы уже с месячишко осваиваемся. Ребята хорошие — Дышля с Хрипуном с лета с нами. А Раву-безносого я еще раньше под Хешнином встретил, да не одного. Ласке его подобрать приблажилось да выходить. Сама-то из шлюх, хоть и благородственных кровей. Только что с того благородства, когда крыланы поместье огнем спалили. А потом, в наступлении, и каганская гвардия веселья добавила…

— У них золото было, и еда. — Ласка, выскользнув из тени, опустилась на землю и вытянула руки над огнем. — Что смотришь? Осуждаешь?

— Нет.

Взгляд ее, прямой, вызывающий, понравился, а сама — нет. Худая, угловатая и не особо чистая. Лоб узкий, подбородок острый, коротко стриженые волосы слиплись жирными прядками, а через рыжую бровь — шрам. Дикая, да и не пойми поначалу — то ли девка, то ли парень. И одета по-мужски: подбитый мехом шапан поверх шерстяной рубахи, некогда нарядной, но поизносившейся; замшевые штаны, вязаные чулки на костяных пуговках и короткие сапоги с широкими голенищами, в которые Ласка понапихала всякого рванья.

— Вот и хорошо, что не осуждаешь. А мой-то братец, с войны вернувшись, осудил. — Она отвернулась, подвинулась чуть ближе к Орину. — Как же — герой, победитель, а сестра — шлюха. Но гляди, я завязала, если вздумаешь…

Перед носом из ниоткуда появилось тонкое лезвие.

— Глотку перережу и с концами. — Ласка улыбнулась, по-доброму как-то, по-человечески. Впервые. А убрав нож, пояснила. — Это так, на всякий случай, а то бывало придут и думают дурное.

— Бельт не такой, — подал голос Орин. — Бельт, он из наших.

— Оппозиция, — понимающе кивнула Ласка. — Что смотришь, я ведь с братом училась, и книги, и языки всякие, и танцы… Зачем мне здесь танцы?

Теперь в желто-зеленых глазах ее виделось удивление и немного обиды.

— Так вот чего, Бельт, оставайся, а? Ласка морду поврачует, не умением, так ласкою. Боец ты знатный, на мечах наших поднатаскаешь. Деньжат накопим и вместе в Вольные рванем.

— И я с вами, — Ласка, осмелев, прижалась к Орину. — А что, куплю платье и буду на празднества ездить… Танцевать.