Анна Мичи - Шагни в Огонь. Искры (СИ)

Однако не время расслабляться.

Путь до унитаза ещё далёк.

Тенки ожидал, что свет резанёт его по глазам после выхода из тускло освещённой тренировочной. Ожидал, хоть и не знал, день сейчас или ночь, утро или вечер. Дверь потому адепт открывал осторожно, заранее сощурившись, и смотрел в пол, лишь краем глаза позволяя себе улавливать окружающее. И только убедившись в отсутствии избыточной яркости, наконец отважился глянуть на окна классной комнаты.

Увидел прозрачно-светлое голубое небо.

День.

Судя по отсутствию в пределах видимости солнца, приблизительно полдень или утро, светило ещё не успело перебраться на западную сторону.

Чуть ли не сутки, значит, провалялся Тенки в тренировочной. Или двое? Трое?

До уборной адепт добирался веками. Какой-то придурок распланировал третий этаж так, что аудитория боевой магии находилась за тридевять земель от цели, и Тенки успел проклясть всё и вся, пока пробирался по коридору, цепляясь за стенку. Стоило хоть немного от стены отлипнуть, как мир кругами начинал вращаться вокруг нинъе и напоминать о бренности его земного существования.

С непередаваемым удовольствием облегчив физические страдания, Тенки стащил грязные шорты и с кривой ухмылкой запихал в помойное ведёрко. Кое-как помылся водой из-под крана над маленькой школьной раковиной, ещё несколько раз прошёлся по поводу идиота-архитектора.

Глянул в зеркало. Всмотрелся в собственное лицо, так хорошо ему знакомое. Искал изменения.

И не нашёл.

Конечно, какие-то изменения, безусловно, обнаружились. Глаза ввалились, украсились хорошими синяками, блестели как-то подозрительно, будто владелец их собрался вот-вот зарыдать. Вся рожа вытянулась, словно принадлежала обделённому наследнику танан а на похоронах отца. Губы побелели – Тенки дотронулся – были сухими, шелушились.

Но в остальном из зеркала на него пялился всё тот же старый добрый нинъе, причём едва не ухмылялся, что в подобных обстоятельствах казалось несколько странным. Впрочем, Тенки знал точно, этот парень по жизни любил ухмыльнуться, особенно в неподходящих обстоятельствах.

Адепт потянулся было к выключателю, хотел зажечь свет, рассмотреть себя подробнее, хотя в узком прямоугольнике настенного зеркала еле помещалась одна только рожа, – но передумал. Всё ещё казалось почему-то, стоит включить яркие потолочные панели, как свет его ослепит, вобьёт в землю, уничтожит.

Вот если теперь у него боязнь искусственного освещения появится – вообще чудесно. Слов нет как чудесно.

Нет уж. Обречён ли он теперь вечно пугаться света или всё же сможет жить нормально, лучше узнать сразу.

Решительно Тенки мазнул ладонью по кристаллу.

Панели зажигались медленно, будто неохотно. Постепенно прибавлялся слегка мертвенный, не то чтобы пугающий – неприятный, неживой свет. Неприятный, но вполне терпимый.

Оперевшись руками о края раковины, Тенки снова приблизил лицо к зеркалу.

Только что беспокоившая его возможность зарождающейся фобии исчезла, будто не существовала.

Вниманием адепта завладело совсем иное.

Изменения и в самом деле наличествовали.

Из зеркала на него смотрел теперь в высшей степени серьёзный Тенки. Смотрел чересчур блестящими после эксперимента глазами. И от избытка света зрачки в этих глазах сошлись в маленькие веретёноподобные овалы.

Конец ноября, Огненный город

Вопреки ожиданиям Тенки, после применения заклинания слабость не уходила. Выбравшись из тренировочной, он несколько дней провалялся в постели; не спал, не бодрствовал, находился в странном полузабытье, не различая ни дня, ни ночи. Желудок нинъе поначалу отвергал любую пищу, от первой же попытки поесть адепта скрутило не на шутку – вот тогда он и впрямь подумал, что пришло время помирать. По прошествии почти недели Тенки с тусклым удивлением понял, что наибольший подъём сил испытывал на следующее утро после заклятия, а потом нахлынуло серое, мутное бессилие, лишившее его малейших желаний.

Необычная форма зрачков не менялась, на свету они по-прежнему мгновенно сужались в кошачьи полосочки; впрочем, это, единственное заметное глазу, изменение адепту даже нравилось.

Кроме того, других признаков, свидетельствующих об успешном преображении, Тенки не нашёл. Да и никак не мог встряхнуть себя и заняться исследованием собственного организма плотнее: серая муть в сознании не проходила.

Что хуже всего – порой беспамятство овладевало нинъе настолько, что он переставал замечать свои передвижения. То оказывался на первом общежитском этаже, в небольшой кухонке, ощущал себя жадно хлебающим ледяную воду прямо из-под крана; то обнаруживал, что стоит перед лестницей и пытается понять, как сюда попал и куда вообще направлялся. С каждым разом радиус этих бессознательных перемещений увеличивался: если поначалу Тенки разгуливал лишь по общежитскому крылу, то потом всё чаще стал «просыпаться» в учебных коридорах, в холле первого этажа, а то и совсем – на территории школы, под открытым небом – как и был, в спортивных штанах и майке, домашнем наряде.

Это весьма бы адепта обеспокоило – если бы непреходящее равнодушие ко всему позволило бы ему всерьёз заинтересоваться собственным состоянием.

***

То, что на него опять накатил припадок лунатизма, Тенки сообразил, когда увидел перед лицом свои стиснутые на решётке пальцы: он стоял у главных школьных ворот и почему-то тоскливо смотрел наружу.

Ветер, холодный даже для конца ноября, насквозь пронизывал лёгкую ткань домашней майки. От очередного ледяного порыва по всему телу нинъе прошла долгая дрожь, от затылка до щиколоток.

– Бр-р, – Тенки с трудом отнял затёкшие руки от решётки – и чего вцепился в неё, как дурак?

Повернулся, чтобы идти назад, домой, глянул на высокое школьное здание, огромный чёрный прямоугольник в серо-голубом небе. Из-за крыши бежали облака. Быстрые перламутровые облака. На миг показалось, что здание наклоняется над Тенки, неотвратимо грозя упасть, раздавить.

Только оно на самом деле падало.

Тенки застыл, не в состоянии отвести взгляда от накренившейся школы. Мозг кричал: «Беги!» – но тело не слушалось. Тень от здания накрыла нинъе с головой, острый край крыши приблизился, Тенки увидел стену так близко, что мог разглядеть малейшую трещину в кладке.

И ветер вдруг подхватил его, заставил упасть, растеряться, где низ, где верх. А потом взмахнуть руками и лететь.

Вокруг было шумно. И холодно.

Тенки открыл глаза, поморщился: тут ещё и воняло. Вернее всего, человеческой мочой, хотя к этому аромату примешивался запах гнилой селёдки, тухлых яиц и почему-то дешёвых женских духов.

Адепт огляделся. Он находился в узком пространстве, заставленном огромными контейнерами. Помойный угол – теперь ясен источник вони. Нинъе поднялся, сел, приваливаясь к стене – та жгла холодом, но без опоры смертельно кружилась голова. Судя по фонарям, оранжевый свет которых виднелся из Тенкиного тупика, сейчас ночь. А судя по воплям и музыке, разносящейся вокруг – он или в квартале развлечений, или...