Александр Зорич - Карл, герцог

Перегруженный людьми и припасами корабль Йыргылман-паши резко остановился. Днище плотоядно хрустнуло. До берега оставалось около полусотни саженей. Остальные галеасы, один за другим, налетали вслед за флагманом на подводную каменную гряду, обустроенную некогда обстоятельными госпитальерами.

«Аллах акбар!» – пропищал скопческим голоском Йыргылман-паша, беглербек Азии, и из галеасов посыпалась в воду разноплеменная голь, сиречь янычары.

Муслы сразу же оказались в двусмысленном положении. Назад было нельзя, ибо каждый корабль имел свой крошечный трибунал в составе военного следователя, писаря и палача, причем даже в лучшие времена эти кадры без работы не сидели. А впереди была порядочная глубина и злые английские лучники, которые наконец получили разрешение стрелять.

Счетчик турецких потерь сорвался с места и закрутился так, что цифирки слились перед глазами Йыргылман-паши в мутную серую полоску.

Как и рядовые янычары, Йыргылман-паша чувствовал на своих шейных позвонках взгляд военного прокурора Азии, который, конечно, в поход не пошел, а пребывал сейчас в Дамаске и лопал кишмиш любовных утех вместе с женой и пятью наложницами. Взгляд у прокурора был тяжелый, многообещающий. Это заставило Йыргылман-пашу проявить чудесную предприимчивость.

В воду полетели срубленные мачты, палубные доски, бочки и даже скатанные паруса. Вкупе с утонувшими янычарами эти дрова образовали дамбы, мостки, плавающие острова и неподвижные рифы. Так десант худо-бедно достиг мест, где можно было стоять по грудь в воде.

Началась рукопашная.

Если бы у крестоносцев был лишний батальон лучников, если бы турок не было вчетверо больше, если бы новые галеасы перестали входить в гавань и впрыскивать свежую кровь в гоголь-моголь имени Гога и Магога, если бы Йыргылман-паша не полез лично в драку – избиение мусульман случилось бы ещё до заката.

А так турки наседали.

Пробитый пикой насквозь, упал на землю барон де Монтегю. Вслед за ним рухнул главный бургундский штандарт.

Томас Ротерхем, предводитель португальцев, был оглушен палицей и иссечен ятаганами.

Маршал д’Эмбекур выпал из седла, вывихнул правую руку и выбыл из боя.

Жануарий Страсти Христовы дрался дубиной и боевым цепом, поскольку не мог позволить себе большего, но даже и без кровопролития он на третий час битвы ощутил сокрушительную боль в висках и ушел врачевать д’Эмбекура.

Жермон д’Авье сменил пять щитов, у него подкашивались ноги, от крови его белый плащ стал багряным, а багряный крест – черным.

Лучники истратили все стрелы, не выдержали рукопашной и ударились в бегство. Молодой янычар, скривившись на манер Брюса Уиллиса, вытащил английскую стрелу из своей голени, подобрал английский лук и застрелил бегущего Гуго Плантагенета в спину.

Янычары прорвали строй крестоносцев прямо напротив открытых ворот и бросились к крепости. Впереди всех мчался Йыргылман-паша. Бой за берег был проигран и теперь начиналась катастрофа – госпитальеры и бургунды были окружены и отрезаны от ворот. Им оставалось либо дать стрекача и погибнуть с позором, либо остаться на месте и погибнуть с честью.

«Ещё полчаса – и здесь не останется ни одного язычника, – думал Йыргылман-паша, перед глазами которого пригласительно темнел зев родосской крепости. – Ещё полчаса – и отдохну, уфф».

В воротах появились люди. Двое – верхом, остальные – пешие, в легких нагрудниках, но с мечами невиданных размеров. Это была швейцарская гвардия.

На одном всаднике поверх доспехов был надет пестрый наряд в сугубо бургундском духе, другой был в трауре по поводу собственной трагической гибели. Лицо одного было скрыто лягушачьемордым армэ, лицо второго беззащитно белело. А над светлой полосой его высокого лба, обымая темные волосы, сожранные полумраком ворот, словно бы парила в воздухе ажурная корона повелителя ромеев и турок. Значит и его, Йыргылман-паши, повелителя.

Когда Карл, граф Шароле, убивал беглербека Азии, тот не знал что и думать.

"Милая Соль! Ты не можешь себе вообразить, что такое настоящая война. Это искусство, доблесть и коварство, над которыми всегда главенствует хаос.

Помнишь, в марте папские легаты притащили с собой в Дижон целый бродячий балаган, где в числе прочих был субъект, похожий на меня как две капли воды, только темнее, как и все итальянцы? Этого своего братца я купил, заплатив легатам как за четыре горностаевые шубы, да и ему заплатил так, что, пожалуй, хватило бы на десять.

Для себя я назвал своего двойника Одним Очень Важным Человеком. О нем знал только Луи, да ещё двое немых фландрцев. Весь путь от Дижона до Родоса он проделал в ящике с дырами для дыхания и оправлений, которые по ночам удаляли. Во время бури в Остии бедолагу вместе с ящиком унесло в открытое море, но его перехватили рыбаки и, расспросив о том, о сем, вернули мне. Я щедро наградил рыбаков и отпустил восвояси, хотя другой государь обязательно предал бы их смерти во имя сохранения секретности. Особенно король (Франции).

Мой двойник имел очень простые обязанности – гладко бриться, привыкать к моему платью и натираться мелом, чтобы он вошел в его кожу как можно лучше и в решающий момент не осыпался, раскрывая уловку. Луи, да и фландрцы, вероятно, думали, что я не в своём уме. Ха! (на полях нарисованы виселица и баранья голова). Когда же мы прибыли на Родос (зачеркнуто).

С другой стороны, чрезвычайно интересные подробности о Пиччинино мне сообщили на Кандии доверенные лица. Оказывается, король (Франции, понятно) и Турка сулили ему порядочный куш за мою голову (говорящую или немотствующую).

Безусловно, я мог бы устранить Пиччинино прямо в открытом море, но доказательств его измены у меня не было. Необоснованное же убийство папского кондотьера могло загубить наше предприятие, поскольку все увидели бы в моём самоуправстве предлог ограбить побережье Греции и убраться домой. Кстати, именно так поступил герцог Альфонс. Этот жирдяй наплевал на мои приказы и, разглагольствуя о том, что Балканы де «мягкое подбрюшье Европы», расстался с нами в открытом море. Как я понял, он повел свои корабли к Пелопонессу. Уверен – Альфонса и его солдат больше нет в живых, потому что страшнее турок я противников не видел. Они бешеные, Соль.

Сохраняя видимость спокойствия и бодрости духа, я привел корабли на Родос. Здесь, кстати, представь, когда-то стояло каменное изваяние древнего царя, столь огромное, что одна его нога покоилась на острове, а другая уже в Азии. Но до наших дней от него осталась одна ступня, да и та подозрительно маленькая и, честно говоря, на ступню не похожая. Около неё мы с португальцами разбили лагерь, дальше по берегу стали генуэзские моряки и кондотьеры Пиччинино, чуть выше, на холмах – англичане, а австрийцы Ульриха фон Гогенгейма ещё в Кандии повернули назад, ссылаясь на невыплату жалованья.