Александр Зорич - Ты победил

Повстречавшись наконец с убегающим полом, аррум рывком обернулся к окну и с ужасом увидел, что никакого окна, собственно, не осталось. Теперь окно стало дверью в подземный мир. И этот мир в виде фиолетовых пятен на коже выползка проплывал мимо. Только сейчас, находясь на расстоянии десяти локтей от твари, Эгин разглядел множество не то бугорков, не то отростков на глянцевитой лоснящейся коже – небольших, размером с навершие на рукояти меча, но удивительно подвижных, подрагивающих, живущих своей собственной загадочной жизнью.

Любой не то что аррум, а даже эрм-саванн Свода понимает, что если смертельная опасность собирается пройти мимо, оставив тебя без внимания, значит не нужно ей в этом мешать. Пусть идет мимо.

Понимал это и Эгин. Но уж слишком велик был искус узнать как этой твари (в дружелюбие которой верилось все меньше и меньше) понравится вкус стали. Уязвима ли она, например, для его «облачного» клинка?

Эгин занес меч над головой в «стойке скорпиона» и очень осторожно, подозревая за тварью чуткий слух, крадучись мелкими шажками, приблизился к оконному проему. В облаках на клинке Эгина с треском мелькнула молния и меч требовательно вздрогнул. Такого аррум за своим оружием никогда не подмечал, но это лишь тем более означало, что медлить нечего.

Быстрее аррума бьет только пар-арценц. Быстрее пар-арценца – только гнорр. Быстрее гнорра – только шардевкатран, что в переводе с наречия Аюта означает «порождающий девкатру».

Клинок Эгина был быстр. Но кожа шардевкатрана быстрее.

Эгин пребывал вне Раздавленного Времени и не видел, как навстречу его клинку рванулись несколько недлинных, но чудовищно подвижных и хлестких жгутов, развившихся с быстротой молнии из кожных выростов твари. Он не видел, как все вместе они свились в некое подобие боевого цепа и с немыслимой для человеческих представлений точностью самоубийственно повстречались с острием его меча. И он не видел, как вместо этой шестерки отростков, рассеченных и мгновенно отпавших, из кожи шардевкатрана выплеснулись еще шесть. И эти имели дело уже с мечом, сила удара которого была растрачена на борьбу с исключительно упругой тканью предыдущих отростков.

Меч Эгина швырнуло назад с такой силой, будто им выстрелили из лука. Эгин, совершенно не готовый к такому обороту дела, не смог удержать его в руках. За спиной грохнула об пол рукоять меча и, как назло, почти сразу же вслед за этим в очередной раз с обвальным грохотом просели несколько потолочных балок.

Ранил он тварь или нет – Эгин так и не понял. Определенно, в том месте, куда с точки зрения Эгина пришелся удар, наметились отчего-то сразу несколько язв, образующих правильный шестиугольник, на поверхности которых выступила густая желтая жидкость. Ну и что? Это все равно как после классического фехтовального выпада против человека довольствоваться тем, что смог выцарапать на его коже короткую непристойность. А самому после этого остаться без оружия.

И тут Эгин, который медленно пятился и тихим шепотом призывал свой меч отозваться ему из темноты, с неприятным ледком под сердцем обнаружил, что фиолетовые пятна на коже выползка больше не двигаются. Следовательно, тварь остановилась.

Слабый, но слышный сквозь любой грохот звон за спиной.

Ага, это меч. Отозвался, умница.

Пятна опять пришли в движение. Но двигались они теперь не слева направо. Отнюдь. Пятна позли обратно. Обратно…

Эгин был бы рад, очень рад не встречаться с тварью лицом к лицу. Не помня себя от страха, ибо все кругом полнилось совершенно недвусмысленным треском, Эгин извлекал меч из-под завала и уповал лишь на огромную длину твари, да на ее медлительный норов.

В определенном смысле он успел. Когда в его расширенных от ужаса глазах отразился текучий лик шардевкатрана, он, Эгин, уже стоял в дверном проеме зала и шесть жвал-захватов твари были вынуждены довольствоваться древесиной, не достав до аррума считанных локтей. Но глаза, глаза твари Эгину запомнились надолго.

Нет, это не друг. Это существо вообще не может быть другом. Какая дружба между варваром и звездой? Особенно если варвар – аррум Свода Равновесия?

А вот здесь, на заваленной обломками лестнице, было по-настоящему темно. Совершенно. Зато наверху – там, где немногим более получаса назад они любились с Лормой, он чувствовал не то одного очень толстого человека, не то двух-трех тощих, сбившихся в кучу.

Эгин не знал, чего еще ему следует бояться в эту ночь и следует ли бояться вообще – ведь ясно же, что никто не выживет в Кедровой Усадьбе. А если выживет – так в этом его, Эгина, уже никаких заслуг не будет. Ведь он, Эгин, просто дитя немощное против местного неучтенного княжеской переписью народонаселения, а равно и против совершенно упущенных из виду Домом Недр и Угодий обитателей местных недр и угодий.

Нет, милостивые гиазиры. Сто офицеров Свода сюда. Пятьсот «лососей». Тысячу, нет, полторы тысячи гвардейцев. Животных-десять и одиннадцать сюда тоже. И все, что Лагха рассовал по хранилищам Свода. Да и самого Лагху с его дудками-свирелями – сюда. И вот когда от самых Суингонов до Наирнского пролива здесь на сто саженей в глубь не останется ни одного дождевого червя, ни одного покойничка, а над землей – наоборот, ни одного мужичка, ни одного гнилого сарая, вот тогда…

Эгин остановился, успокаивая дыхание. Там, за дверью, трое. Теперь он чувствует это совершенно отчетливо. Действительно, сидят вплотную друг к другу.

– Это Йен окс Тамма.

Сказал он негромко, но так, что не услышать его было невозможно.

В ответ ему раздались облегченные рыдания Лормы.

Эгин распахнул дверь.

…вот тогда я заберу отсюда Лорму и мы уедем на Цинор. Там, по крайней мере, сплошные скалы и никакая тварь землю на Циноре не прожрет.

Их теперь было четверо. В кромешной тьме.

Лорма, Сорго, сокольничий, которому Эгин не знал имени, и он сам, беспомощный аррум Опоры Вещей.

Изъяснялись шепотом.

– Что там творится? – сквозь тихие всхлипывания осведомилась Лорма.

– На вас напали соседи,…

(В том, что мужичье было багидово, а не местное, Эгин теперь не сомневался; лицо одного из убитых было ему знакомо еще с посещения Серого Холма.)

– …смерды Багида Вакка. И существа, которые мне неведомы. Отсюда надо бежать и притом как можно скорее.

– А мои родные?

«Ну и память!» – выругался Эгин, которому, конечно, было жаль родителей Лормы, но еще больше он жалел ее и себя. Ибо у них еще была надежда, а у тех – нет.

– Лорма, твой отец убит стрелой. А мать – раздавлена тварью с телом столоктевого слизня и ликом смерти.

Эгин сказал эти слова как можно более нежно. И поцеловал Лорму в лоб, словно та была ему не любовницей, а дочерью. То есть как бы он теперь ее папа и мама. Это было понято и оценено. Лорма доверчиво обняла аррума и уронила голову ему на колени.