Александр Зорич - Ты победил

Слушая объяснения Куха, Эгин думал о том, что в столице, быть может, тоже имело бы смысл специальным указом Сиятельной ввести аналогичный обычай. Те, кто не против – в браслетах. Остальные – без них. И чтобы никаких сходок! И никаких «особых дней», как у горцев! И тогда, – вздохнул Эгин, – настали бы воистину славные времена. Приличные девушки перестали бы наконец жаловаться на то, что на улицах к ним пристает матросня, а те, кто хотят заработать, смогли бы делать это гораздо спокойнее.

– И часто бывают такие дни, когда все с браслетами? – спросил Эгин.

– Когда Кух был там, один раз за луну. А сейчас не знаю. Может – два.

«В крайнем случае, отсижусь где-нибудь до вечера!» – успокоил себя Эгин, поглядывая на Хену. Ей, как обычно, было плевать, а Куху перспектива попасть именно на такой знаменательный день, судя по его улыбающимся глазам, явно грела душу.

Переходя к последней части предостережений, Кух вроде как засмущался. Опустил глаза и стал нервно теребить кисти на своем поясе. И было отчего.

Оказалось, что мужчины горцев бывают дома, то есть вместе с женами, всего два месяца в году. Остальное же время они проводят в уединенных пещерах рядом с пчелиными гнездовьями. Там они совершенствуют свои ратные умения, привечают Большую Пчелу, собирают мед и производят другие полезные для племени работы. А именно, охотятся, плетут накидки и шляпы из коры горной ивы. Но если что-то интересное происходит в племени (например, по некоторым признакам умудренные опытом мужи определят, что близится «день красных ниток»), они могут сделать исключение и завернуть домой. Так наверняка будет, когда появятся гости из Ваи. И тогда нужно держать ухо востро.

Дело в том, что воровство в племени Куха не считается пороком, а, напротив, почитается Детьми Пчелы за большую доблесть. Тем большую, чем больше тяготы, на которые обрек себя вор.

Воруют не только у своих. Для чужестранцев исключения тоже не делают. Но, к счастью, доблестью это считается только у мужчин. Женщины относятся к прикарманиванию чужого спокойно и без ажиотажа. Хотя если что-нибудь плохо лежит они, конечно, возьмут. Не побрезгуют.

– А потому, все свое кладите под себя или привязывайте веревкой, – подытожил Кух.

– А меч? – бросил Эгин, которому небезосновательно казалось, что его аррумский «облачный клинок» должен возжечь пламя алчности в каждом сердце, падком до добродетелей.

– Не-е. За меч не боятся! Его даже рукой никто не помацать! – обнадежил Эгина Кух.

И хотя логики в этом утверждении Эгин не углядел, уверенность Куха его успокоила. Да и пусть попробует кто-нибудь взять оружие аррума, каким бы крепким сном он не спал! «Облачный» клинок – это вам не мошна с серебром. Сам в чужие руки не просится. И не дается.

Как и предсказывал Кух, еще до захода солнца они были на окраине живописной и величественной кедровой рощи.

– Здесь стоять, меня ждать! – Кух вошел во вкус предводительства отрядом и, сделав знак кому-то, кого Эгин не видел, отправился пожинать плоды собственной значительности.

Эгин помог Хене спешиться и они устроились на траве, ожидая известий. Эгин размышлял над тем, каким образом можно будет склонить горцев к тому, чтобы сделать что-нибудь для себя и Медового Берега, отданного во власть чудовищ Хуммера. Рукотворных и нерукотворных. И пришел к выводу, что только его сила и какая-нибудь вполне осязаемая выгода сможет заставить столь странный народ сдвинуть свои задницы ради абстрактных идей спасения кого-то от чего-то. То есть, как обычно, в его распоряжении были только два действенных средства – кнут и пряник.

Что же он, Эгин, хотел от горцев?

Во-первых, крова и пищи. За прошедшую неделю он сильно исхудал, осунулся и кожа его приобрела не самый привлекательный землистый оттенок. Незалеченные раны, Зрение Аррума – все это сожрало слишком много сил, которых сейчас сильно не хватало.

Во-вторых, надежного гонца или на худой конец – проводника. Письмо гнорру нужно отправить во что бы то ни стало. А надеяться на собственные способности ориентироваться в горах по звездам Эгину не хватало дерзости.

В-третьих, тайна меда, о которой Кух обещал рассказать, но так и не рассказал, все-таки мучила его. Было бы в высшей степени странным побывать у горцев и не узнать, отчего столь много непонятного связано с таким обычным продуктом, как несъедобный мед горных пчел. Да и отчего сам берег называется Медовым?

А, в-четвертых, и это, пожалуй, было самым важным и самым безотлагательным делом, Эгин хотел узнать, как найти Прокаженного. И наконец разыскать его. Кух клялся, что старейшины племени и Сестра Большой Пчелы время от времени посылают Прокаженному дары – мед, дичину, веревки и плетеные корзины, обменивая свои богатства на добрые (или недобрые?) советы. Стало быть, прояви Эгин должное тщание, он тоже сможет сходить к Прокаженному за советом, положив руку на рукоять меча. А там будет видно.

Довольно скоро на окраине рощи показалась тщедушная фигура Куха, ожесточенно спорившего о чем-то с двумя женщинами в высоких головных уборах.

– А точно вылитые пчелы, во дурные! – потешно всплеснув руками, хохотнула Хена и расплылась в довольной улыбке.

На шее у обеих женщин висели многорядные ожерелья из нанизанных в определенном порядке черных и желтых камней, а фигуры их, несколько непропорциональные и довольно упитанные, действительно несли в себе нечто пчелиное, тем более, что одежды на горянках было крайне мало.

«Если они пчелы, так ты – шмелиха», – мысленно отметил Эгин, оглядывая мамашу Лормы, еще более далекую от женских идеалов, преподанных столичными пиитами.

Спорили, а точнее, ожесточенно ругались женщины на языке горцев. И поэтому Эгин не понял ровным счетом ничего. Даже когда они и Кух приблизились настолько, чтобы слышать совершенно все. Хотя общий строй мыслей говоривших, отражавшийся в их мимике и жестикуляции, был довольно прозрачен.

Очевидно, племя было недовольно тем, что Кух привел посторонних, которые не принесли с собой ничего, что можно было бы безвозмездно подарить или обменять на мед. Еще, как догадывался Эгин, совсем недавно в племени произошло что-то неприятное. Обе женщины казались заплаканными и обескураженными и даже Кух, отошедший за время жизни в Кедровой Усадьбе от нравов и традиций своего племени, выглядел несколько опечаленным. Но, как догадался Эгин, вопрос принимать их или не принимать, все еще оставался открытым.

Они подошли совсем близко. Эгин, не зная, как принято выражать здесь свое почтение, сделал первое, что взбрело в голову. Он протянул вперед пустые ладони. Еще в Четвертом Поместье его учили, что этот знак доброй воли понимают – или в теории должны бы понимать – даже самые непросвещенные народы. Судя по всему, горцы были как раз из категории самых непросвещенных, но приветствие было принято.