Константин Соловьев - Геносказка

— Не только… выбрался, Гензель, он увел за собой моих лучших кукол… Синюю Мальву, Перо и Антропоса. Как они блистали на сцене!.. Невероятно, что они признали вожаком деревянное полено. И подчинились ему… Ворвались сюда, как разъяренные фурии… Бедного мистера Дэйрмана сунули в чан с пиявками. А меня, старика, нарочно бросили умирать… Проклятое генетическое семя… Но все-таки они бесподобны… Знаешь, я даже восхищаюсь ими. Как учитель, наставник. Они — лучшее из всего, что мне приходилось создавать… В каком-то смысле они ведь мои дети…

— А теперь твои дети — на улицах Вальтербурга! — рявкнул Гензель, борясь с желанием разрядить второй ствол прямо в гнилостный нарост на плечах господина директора, с которого на него смотрел с прежней насмешкой желтый глаз. — С пробирками, полными самого страшного яда! С ключом, который может выжечь все живые клетки отсюда и до океана!

— Да, — сказал Карраб Варрава, медленно расползаясь, и Гензелю почудилось, что на остатках обезображенного лица он видит улыбку. — Но в этом есть и положительная сторона… Которая меня даже забавляет.

— Какая же?

— Теперь это только твоя забота…

Глаз господина Варравы без всякого интереса уставился в ствол мушкета. Гензеля подмывало спустить курок, пусть даже за это придется расплатиться новым взрывом грохота. Ноющие уши — не такая уж и большая цена за возможность увидеть господина Карраба Варраву в виде мелкой слякоти, усеявшей стены и потолок кабинета. Наверно, он того и ждал.

Гензель забросил мушкет на плечо.

— Я всегда неважно разбирался в искусстве, — процедил он, делая шаг к двери. — И ничего не смыслю в театре. Поэтому не стану мешать вашему последнему спектаклю, господин Варрава. Сцена ваша. Правда, в этот раз придется играть в одиночестве и без зрителей. Но я уверен, что вы отлично справитесь.

Карраб Варрава попытался что-то произнести своим шлепающим разлагающимся языком, но слишком неразборчиво — Гензель уже был за пределами кабинета. Не глядя больше по сторонам, придерживая мушкет, он быстрым шагом направился к выходу. Прочь из огромного шатра.

«Театр плачущих кукол» провожал его мертвой тишиной. Он уже дал последнее представление в этом сезоне.

Гензель поежился. В последнее время холод донимал его беспрестанно, то облизывая ледяным языком пальцы, то болезненно щипая за нос и уши. Оказывается, он и забыл уже, каково это — жить не в хорошем доме с теплоизоляцией, а в обычной хибаре, к тому же с протекающей кровлей и тонкими, как полуистлевшая кость, стенами. Такой дом не мог сохранить в себе достаточно тепла, и, кутаясь в воротник куртки, Гензель пытался вспомнить те времена, когда им с Гретель приходилось ютиться в похожих хижинах.

«А ведь и хижина не сразу появилась, — подумал он, вжимая голову в плечи. — Сколько дорог нам пришлось исходить, сколько сапог истоптать, чтобы вообще обрести крышу над головой. Тогда мы не жаловались на то, что она течет, нам тогда и решето сошло бы за кровлю. Удивительно быстро привыкаешь к хорошему. Привычка к теплу, сытной пище, безопасности словно встраивается в твой генокод, а потом уже не вытащить ее и щипцами, точно это какая-то цепкая и хитрая мутация…»

Впрочем, убежище папаши Арло даже по меркам их прежних запросов едва ли могло именоваться домом. Только оказавшись тут, Гензель понял, отчего старый шарманщик стыдливо именовал его каморкой.

В крыше зияли целые провалы, под которыми и без того трухлявый пол разъедало кислотными осадками, стены покосились настолько, что казалось странным — с чего вообще они удерживаются в вертикальном положении. Вместо кроватей — ветхие лежанки с грудами тряпья, вместо мебели — старые деревянные колоды. Даже синтезатор ткани, похожий на шарманку с длинной ручкой, брошенный в углу и покрытый паутиной, не в силах был изменить обстановки. Пахло плесенью, дешевой белковой похлебкой и какими-то химикалиями.

Оказавшись у папаши Арло впервые, Гензель уныло отметил, что в список несомненных достоинств беглого деревянного убийцы стоит занести как минимум недюжинную выдержку. Удивительно было, как он смог провести семь лет там, где и час казался вечностью.

«Я бы тоже сбежал отсюда, — размышлял он, поглаживая мушкет со взведенными курками, неизменно устремленный стволом ко входной двери. — Даже деревянному существу невыносимо существовать в подобной разрухе».

Следы упадка нес на себе даже тот единственный предмет обстановки, который мог бы худо-бедно украсить интерьер, — нарисованный на старом холсте камин. К этому камину взгляд Гензеля время от времени машинально притягивался. Он не мог не отметить, что маскировка выполнена превосходно. На вид — грязная истлевшая тряпка, покрытая слоем осыпающейся выцветшей краски. Но он уже знал, что под этой тряпкой в определенном месте скрывается замочная скважина. Внешне похожая на след древоточца, она не могла вместить в себя ни одного ключа, выкованного кузнецом. Она ждала определенной последовательности нейтронов — и только тогда отпирала сокрытые в глубине каморки многотонные герметичные двери из бронированной стали.

Гензель лишь вздохнул, впервые увидев каморку старого шарманщика. Он еще не знал, что ему предстоит провести здесь следующие три дня.

Это оказалось подлинной пыткой. Ко всем ужасам обстановки и к постоянному холоду добавился сам папаша Арло, чье общество уже через несколько часов казалось Гензелю едва ли предпочтительнее общества возбудителя генетической малярии. Папаша Арло коротал время, жалуясь, на свою жизнь и скорбно вздыхая. Слушая его беспрестанные жалобы, дрожа от холода и ловя каждый скрип входной двери, Гензель размышлял о том, что, как только все закончится, вытрясет из старого шарманщика душу. Впрочем, это виделось ему в туманной перспективе — с каждым прошедшим днем собственное дежурство в каморке с нарисованным камином все больше казалось ему бессрочным.

«Возможно, ситуация еще не столь критическая, как нам кажется, — заметила Гретель, когда Гензель сообщил ей неутешительные новости, принесенные из осиротевшего „Театра плачущих кукол“. — Допустим, мы упустили ключ. Однако у ключа есть один несомненный недостаток. Единственный в мире замок, который он отпирает, неизменно находится на одном месте. В каморке папаши Арло. Это значит, что не все потеряно. Даже если мы никогда не отыщем Бруттино на улицах Вальтербурга, рано или поздно ему придется объявиться тут, чтобы воспользоваться ключом. Это весьма существенное обстоятельство. Вместо того чтобы тратить время и силы на бесплодные поиски, мы можем ожидать его во всеоружии».

В ответ на это Гензель лишь кисло улыбнулся, решив, что Гретель слишком уж всерьез воспринимает его мушкет. Допустим, если продырявить проклятое полено тремя пулями, от этого будет какой-то толк. Да только оно теперь не одно. Оно стало предводителем собственной шайки головорезов, при одной мысли о которой Гензелю делалось так неуютно, будто он надел чужой плащ, в придачу еще и мокрый.